– С кем ты разговаривал?

– С работы звонили.

Прикосновение шелковых пальчиков вызвало дрожь, откликнувшуюся в паху как усиленное эхо. Руслан грубо навалился на Анюту, отозвавшуюся сдавленным стоном.

– Ты ненасытное животное, – сказала она, когда приятно измождённый Тарасковский откинулся на спину. – Дай чем-нибудь живот вытереть.

Руслан с пола поднял полотенце и протянул Анюте.

– Какие на сегодня планы? – спросила она, обтерев живот, отбросила полотенце в сторону.

– С дочерью встретиться, – неохотно отозвался Руслан, глядя на косой потолок мансарды.

– Как поживает Инночка?

– Растет.

– Я тебя в роли отца слабо представляю.

– В роли матери я тебе тоже слабо представляю, – пред глазами Руслана всплыло изогнутое тело и ночные стоны.

– Я хорошая жена и мать для своего ребенка.

– Верная, – добавил Руслан.

– Не нравишься ты мне, когда вредничаешь. Я и вправду люблю своего мужа. Я не виновата, что у него проблемы с этим. Другие, знаешь ли, бросают, а я по-своему верна.

Руслан поднялся с кровати, безразлично взглянув на бесстыже-красивое тело Анюты, стал одеваться. После проведенной ночи он испытывал что-то вроде стыда и разочарования. В последнее время это чувство переросло в нечто близкое к отвращению. Наутро он мрачнел, становился неразговорчивым, будто выплеснутая страсть соразмерно видоизменилось в раздражение. После проведенной ночи, словно что-то отмирало внутри.

– Ты и зимой трусы не одеваешь? – подперев голову рукой, Анюта лежала на боку и наблюдала за Русланом.

– Извини, кофе не предлагаю, тороплюсь, – холодно бросил он. – Если хочешь, можешь остаться, а мне нужно идти.

– Пожалуй, я тоже буду собираться, – Анюта сладко потянулась, пододвинулась на край кровати и свесила ноги. Подняла одежду с пола.

– Я вызову такси, – сказал Тарасковский.

– Пусть две машины пришлют.

– Зачем?

– Не поедим же на одном такси – забыл, где живем? В нашем городке невинный поступок разрастается до немыслимых размеров. Не город, а деревня. Как же мне осточертел это гребаный Нивагальск.

За дочерью Тарасковский должен был зайти к часу дня, времени оставалось с избытком, но хотелось побыстрее отвязаться от назойливой Анюты, не прочь повторить утренний порыв. Все то, что вчера возбуждало, сейчас вызывало отторжение. Даже когда она аппетитно укладывала груди в розовый лифчик, выглядело это так, словно неуклюжий кулинар впихивал в формочки сдобное тесто.

– Я наверное задержусь, – сказал Тарасковский, – а ты езжай.

Анюта недоуменно пожала плечами, вздохнула:

– Как скажешь. Ты в последнее время какой-то странный. Вроде и в отпуске побывал.

Как только Анюта ушла, Руслан спустился вниз и принял душ. Поймал себя на том, что тщательно трется мочалкой, желая смыть запахи, прикосновения, поцелуи – оттереть с кожи то, что таилось под ней.

Самую большую комнату (при родителях служившей гостиной), после того как Руслан аннексировал мансарду, Эдик с Кирюшей переоборудовали в рабочее место, назвав ее «воркрум» (калька с английского – workroom). Руслан вышел из ванны и заглянул к ребятам. Они сидели перед мониторами и если бы не женские стоны, доносящиеся с динамиков, их можно было вполне принять за прилежных учеников за домашним заданием. Тарасковский по привычке хотел рявкнуть, желая их напугать, но передумал.

Люба жила с мужем в центре. Руслан не стал вызывать такси, решил пройтись и сократить время. Миновав частные постройки и гаражный кооператив, вышел к ГУВД. Затем намеренно сделал крюк, перейдя на улицу Дружбы Народов.

Нужно было зайти домой и переодеться, что не очень-то и хотелось, но перед дочерью надобно выглядеть красиво, чтобы гордилась. Хорошо, если не будет дома сестры и ее волосатогрудого сожителя, кто он по национальности, Тарасковский не интересовался, кажется грузин. Не только москвичей испортил квартирный вопрос – это общероссийская проблема, тем более в нынешнее время. Родители, выйдя на пенсию, переехали на большую землю, оставив детям квартиру, уверенные, что они честно разделят ее поровну, не догадываясь, что вбили клин в родственные отношения брата и сестры.

Собственно, все началось с того, что Руслан развелся и вынужденно вернулся в родительскую квартиру. Вскоре, после нескольких ссор, обоюдная неприязнь достигла той степени, когда на межкомнатных дверях появились замки. Сестра с сожителем и хворым сыном обосновалась в двух больших комнатах, объявив их своей законной территорией. Руслану ничего не оставалось, как создать анклав в детской со своей вольной конституцией. Но сестра не собиралась терпеть многочисленных подруг, угрожая санкциями, потребовала внести в свод законов ряд значительных ограничений.

О деление квартиры юридически, с последующей продажей, пока речь всерьез не заходила, но могла возникнуть в любой момент. Деньги копить Тарасковский не умел, кредит из-за алиментов давали небольшой. Он подумывал снимать квартиру, на счастье подвернулся Панасов. Осуществив аншлюс мансарды, Руслан получил не только жилплощадь, но и в частичное услужение двух полудурков, как называл их Герц.

Тихо отперев дверь, Руслан прошел в комнату. В зале, территория сестры, шумел телевизор. Единственно с кем еще оставались теплые отношения – это племянник. Мимоходом заглянув к нему, Руслан хотел поздороваться, но тот еще спал.

Руслан переоделся: белая рубашка с короткими рукавами, подчеркивающие бицепсы, новые оригинальные джинсы, купленные в отпуске, офицерский ремень, память об армии; золотая цепочка с крестиком, которую обычно снимал, когда мигрировал к Панасову.

Поднявшись до квартиры Любы, Руслан в нерешительности постоял перед дверью. Коротко дотронулся до кнопки звонка. Дверь открыл Роман, нынешний Любин супруг, на голову ниже Руслана, что, однако не помешало ему, встретить взглядом, с которым невысокий Муссолини, заносчиво, снизу вверх, таращился на своих незадачливых генералов.

На Романе махровый халат морковного цвета, руки делово заложены в карманы. Руслан подумал, если провести правый хук, как будет выглядеть распластавшееся тело. Когда Тарасковский узнал, кому уходит Люба – к своему начальнику Роману Вячеславовичу – он примчался в офис и нокаутировал его до полусмерти. Неплохая дописка к служебному роману, хеппи-энд с горчинкой, как сказал Герц.

Не дожидаясь приглашения, Тарасковский небрежно отстранил халат и уверено шагнул в прихожую. В довесок он с вызовом посмотрел в глаза хозяину, достал носовой платок и тщательно вытер руку, которой дотрагивался до него.

– Инга готова? – громко спросил Руслан, обращаясь вглубь квартиры.

– Папка пришел, – из гостиной выбежала девочка лет шести, с красным бантом на голове и прядью не расчесанных волос. Руслан подхватил ребенка на руки.

– Инга, бестолочь, подожди, второй бантик завижу, – выкрикнула из комнаты Люба.

Роман захлопнул дверь и хозяйской поступью, шлепая тапочками, проследовал в кабинет. Из гостиной вышла Люба, придерживая рукой округлившийся живот, в другой руке красная лента. Разодетая, видимо куда-то собралась, но не успела нанести макияж; обилие золотых украшений, особенно на пальцах. Широкое платье выглядело как парус в безветрие, в нем Люба походила на красавец галеон, угодивший в шторм, отчего ацтекское золото разбросало по всему кораблю. Скоро рожать, подумал Тарасковский, беременность немного подпортило ее красивое надменное лицо.

– Подожди доченька, нам с мамой нужно поговорить, – отпуская девочку, надтреснутым голосом сказал он.

– Можешь не разуваться, – бросила Люба, хоть Руслан и не собирался снимать обувь. – Поговорим в прихожей.

– Я тут деньги принес, – засуетился Тарасковский, путаясь в брючных карманах. При виде Любы бравада мгновенно сошла. Отыскав, он протянул ей купюры, сжимаемые канцелярской прищепкой. – Купишь что-нибудь для дочери, ты лучше знаешь, что ей нужно. Эти деньги родители для Инги собирали, на день рождение.

– Убери. Ты исправно платишь алименты, этого достаточно. К тому же, мы с Романом посовещались, и я подумываю отказаться и от них.