– Повторю твою любимую поговорку Трахтенберга: «лучше молоко в холодильнике, чем корова на кухне».
– Тебе не угодить.
– И это говорит человек, меняющий любовниц как перчатки.
– Ну, я хотя бы не заморачиваюсь о постоянных отношениях. Не лежит душа, так брось, в чем проблема?
– Не знаю, как-то стыдно перед ней. Молча уйти не могу, а сказать – язык не поворачивается.
– Никак совесть заедает?
– Вроде того. Жалко ее, но и быть с ней нет никого желания.
– Тогда и вправду расходитесь, – Тарасковский разлил коньяк. – Давай накатим, и я посмотрю, как там наш пасынок в доме почивает.
Выпили. Руслан поднялся и неровной походкой направился к дому. Герц посмотрел на серое небо белой ночи, на востоке грязной ватой серели редкие облака.
– Спит и сны видит про своего ангелочка, – вернувшись, поведал Тарасковский.
Вадик в компании был самым молодым, на пять лет младше Руслана, и на десять Герца. Старшие товарищи оберегали его, как неразумное дитя от проявлений циничной жизни. Относились к нему с братской заботой, и Вадик, в свою очередь, платил им взаимностью. Крутиков единственный ребенок обеспеченных родителей, на именины получал дорогие подарки – в нынешний день рождение его осчастливили «Короллой». Он работал инженером в нефтяной компании.
– Иногда я завидую нашему Бадику, – разлив коньяк, сказал Руслан. – Без ума от Ангелины. Чист, не испорчен, не то, что мы с тобой – я распутничаю, ты синячишь.
– Что же ты его тогда своими бабами пичкаешь, замарать хочешь?
– Не огрызайся. Проверяю, так сказать, запас прочности. Знаю, что Бадик у нас стойкий, потому и предлагаю.
– С завтрашнего дня ухожу в завязку, – очередной раз решил Герц.
Под столом заворочался Эдик, что-то жалобно проскулил во сне и свернулся калачиком. Герц из дома принес плед и накрыл Панасова.
– Не понимаю, что у тебя с ним общего, – сказал Герц, усаживаясь за стол. – Я с ним за руку брезгую здороваться, а ты живешь у него, питаешься с одной тарелки.
– Тебе будет трудно понять. Наверное, потому что он настоящий. Гнусен до омерзения, но настоящий. Мне и самому не всегда приятно с ним находиться рядом. По-своему он честен, честнее нас с тобой. Он любит секс, точнее сказать – порнографию. Все смотрели хоть раз порнуху, некоторые продолжают смотреть, собирают коллекции, но тщательно скрывают сей факт. Главное не говорить об этом. А Понос не таится, в открытую наслаждается порнухой, наслаждается как искусством. Нам с тобою этого не понять, не так мы настроены. К примеру. С точки зрения обывателя, любоваться картиной с обнаженной женщиной эстетично, а вот позировать в голом виде – аморально. Еще, я уверен, несмотря на всю его похабную сущность, он никогда меня не предаст и не отвернется. По-своему он знает цену дружбе, хоть я и не являюсь его другом.
– Не ожидал от тебя таких умозаключений. Я все думал, что ты им просто пользуешься.
– Ну, не без этого, тогда бы я не был Тарасковским.
На столе завибрировал айфон Вадика. Руслан взглянул на дисплей и протянул телефон Герцу:
– На ночь глядя Бадику ангелочек звонит. Наверное, решила пожелать сладких снов.
– Повзрослела, – любуясь аватаркой Ангелины, заметил Герц.
– Может, ответим? – предложил Руслан.
– И что ты скажешь? Твой жених в доску пьяный в доме спит?
– Так-то да.
Руслан еще что-то говорил, но Герц уже не слушал. Звонок, что-то в нем растревожил. Заметив задумчивость приятеля, Тарасковский смолк, разлил коньяк и, не предложив Герцу, выпил.
– Глядя на тебя, мне тоже взгрустнулось, – Руслан достал с кармана шортов мобильник, пролистал список номеров. – Когда тебе муторно, что ты делаешь – пьешь, а я серую печаль привык шлюхами разгонять.
– Мы же договаривались: не материться и не выражаться.
– Опять Геббельса включил. Это вообще-то твоя идея была. Не будем сквернословить, дабы не портить карму, – нравоучительно, с расстановкой произнес Руслан.
– Разве я говорил таким тоном? И вообще, я совсем по-другому выразился. И Бадик поддержал меня.
– У Бадика хорошее воспитание, он и без того не матерится.
Тарасковский приложил телефон к уху и, слушая гудки вызова, добавил:
– Есть две телки, и у меня возникло непреодолимое желание погрязнуть в омуте разврата и тебя собой затянуть.
– Зачем тебе две, уже и одной не хватает?
– Ты или пьян, либо не внимателен. Бадику это простилось бы, но не тебе. Объясняю: одна – мне, другая – тебе. Права выбора оставляю за тобой. Что же она трубку не поднимает. – Оставшись без ответа, раздосадованный Руслан отложил телефон на стол.
– Давай-ка как-нибудь без меня, – пробурчал Герц. – И вообще, тебе еще не надоело вести такую разнузданную жизнь?
– Это не может надоесть, это как спорт. А если честно – я их всех ненавижу.
– Как же ты с ними сексом занимаешься?
– Порево, траханье – вот точное определение в моем случае. У тебя разве не было такого, когда от злости ожесточённо шпилешь девку, а она верещит от удовольствия?
– Тарасковский! Будь человеком, заткнись! У тебя не рот, а помойка. Не люблю, когда ты так выражаешься, честное слово – противно. Пора бы тебе остепениться и нормальную девушку найти. Ведь тебе ничего не стоит, даже не знаю, чем ты их берешь.
– Понимаешь, когда Любка мне рога наставила и к нему же ушла, я стал мстить всем бабам. Потому что все они деньги любят и секс. Помнишь, как Трахтенберг сказал: идеальный мужчина, он как бензоколонка – всю жизнь молчит, всегда при деньгах, и хрен вокруг тела три раза обмотан и в ухо вставлен.
– Нашел кого цитировать – обозлённый, талантливый, злоречивый неудачник. Если уж слушать из подобных, то уж лучше Шуру Каретного, у этого хоть радости побольше, пусть и адаптирован под быдло.
– Помнится, ты мне как-то давал почитать Чарльза Буковского. Этот похлещи Трахтенберга и Каретного вместе взятых будет.
– Буковски использовал мат как средство отрешения от общепринятой морали. Вот например некоторая молодежь ударилась в сатанизм, ты думаешь, они всецело, по-настоящему верят в эту ахинею? Это просто их подсознательный, безотчетный протест обществу. Явись, скажем, к ним сатана на их черную мессу, у них поголовно случится инфаркт. Что относительно Буковского, он красиво, талантливо выблевывает свои произведения на бумагу. А когда ты сквернословишь про женщин, у тебя это выходит как-то гадко, мелко и мстительно.
– Наверное, ты прав. С одной стороны я им вроде как отдаю должное, с другой стороны, получается – себе мщу. Ты постоянно советуешь завести шашни с нормальной девицей. Пробовал – отшивают. Видимо, блуд у меня на лбу отпечатался, и бабы его видят. Испорченных – это привлекает, чистых – отталкивает. Помнишь Светку?
– Светку? Да разве упомнишь всех твоих Маш, Тань, Люсь.
– Светлоокая, наша попутчица. Как она тебе?
– Не знаю, вроде порядочная. Хотя откуда мне знать, ты же с ней двое суток трепался.
– Она самая что ни наесть неиспорченная девушка. Я это сразу по глазам определил. Правда уже взломанная.
– Не совсем понимаю твою аллегорию.
– В смысле: уже ни целка.
– Ну и выражения у тебя, а я еще пытаюсь пристрастить его к возвышенному. Что не девственница тоже по глазам определил?
– Не только. Во-первых, ей двадцать четыре, а в этом возрасте, в наше время, в девках не засиживаются. По крайне мере, сей факт, очень редок.
– Во-вторых.
– Во-вторых. Много нюансов, которые мой профессиональный глаз мгновенно подмечает, мозг перерабатывает информацию и выдает характеристику. Вроде как чутье со временем выработалось. Посмотрела на меня девушка, и сразу понятно, что у нас будет секс. Рыбак рыбака, проще говоря. Вернемся к нормальным девушкам, условно выражаясь, потому как это понятие многогранно. К той же попутчице Свете. Я ей два дня дифирамбы пою, а она на тебя алкаша пялится.
– Не замечал.
– Конечно, ты кроме тех двух вахтовиков с Пыть-Яха никого и не видел. И я, в который раз, прихожу к выводу, что я не для серьезных отношений. Давай дерябнем лучше, становится прохладно.
