Осторожно приблизившись к статуе, Айви заглянула под каменные складки капюшона.

На неё глянули печальные и понимающие глаза Джун Лестер.

Айви отшатнулась, луч фонаря метнулся вбок. Неловко ступив, она подвернула ногу и вскрикнула от боли. Крик заметался под сводами зала, искажаясь, дробясь на отдельные ноты и снова складываясь — в печальную мелодию, выводимую тоненьким женским голосом, словно кто-то плакал о давней, но ещё кровоточащей в сердце потере.

— Спи, мой лучик солнца,

спи под каменным одеялом,

искупаю тебя в моей крови,

чтобы ты стал сильным и смелым…

Айви выронила фонарь и зажала уши. Ударопрочный корпус выдержал, свет не погас, но удар металла о камень разбил наваждение. Голоса стихли. Айви опустилась на пол, нашарила откатившийся фонарь. Ощупала лодыжку — ничего страшного. Посидела с полминуты, медленно вдыхая и выдыхая. А что дальше? Посмотреть в глаза правде — или с позором сбежать?

— Мама?..

Айви поднялась во весь рост и шагнула к статуе, задрав голову — до спазма в мышцах, чтобы не позволить себе трусливо опустить взгляд.

И через несколько мгновений с облегчением выдохнула, сорвавшись на протяжный дрожащий стон.

Показалось…

У статуи было человеческое лицо, это правда. И глаза действительно смотрели печально и сочувствующе. Но она не была похожа на Джун — точнее, она была похожа на всех человеческих женщин сразу, на всех, кто когда-то терял своих детей, рождённых или так и не успевших сделать первый вдох. Одна женщина смотрела в лицо другой, которая если и не стала ещё её сестрой во скорби, то уже понимала — скоро это произойдёт.

Не задумываясь, Айви сняла перчатки, вытянула из ножен эордианский клинок и медленно провела лезвием по подушечке левой ладони. Показалось, что к руке приложили раскалённое железо, но это ощущение почти мгновенно сменилось успокаивающим холодом. Шагнув к алтарю, Айви протянула ладонь, по которой скатывались крупные тёмно-алые капли, к одному из пустых ритуальных сосудов. Пошевелила пальцами, чтобы усилить кровотечение. Постояла, наблюдая, как на дне чаши скапливается густая жидкость, почти чёрная в голубом свете алтарных свечей.

Синие язычки пламени вдруг встрепенулись, словно в зал ворвался поток свежего воздуха. Айви вдохнула полной грудью, чувствуя себя на удивление сильной, отдохнувшей, как будто не отдавала кровь, а получала её. Перевернула ладонь, посмотрела — и уже почти не удивилась, не найдя и следа от длинного глубокого пореза.

Подняв голову, она снова заглянула в глаза Матери.

— Я всё правильно сделала, мама? — тихо спросила она. Не осознавая, на каком языке говорит.

Обойдя святилище, Айви не нашла здесь чего-то нового: те же статуи, покрывала, сосуды, свечи. Образцы собирать не стала и заторопилась назад, к Адаму, сообразив, что понятия не имеет, сколько она пробыла здесь — в некоем подобии транса, отдавая кровь.

Адам обнаружился на месте. Он дремал, привалившись к сложенным друг на друга рюкзакам. Лицо его оставалось суровым даже во сне. Айви тихонько уселась в нескольких шагах, решив не будить его, хотя и не прочь была бы достать из рюкзака конденсер и попить — всё-таки потеря крови ощущалась. Но Адам всё же проснулся, суетливо вытащил из-под спины её рюкзак и протянул ей.

— Ну что там?

— Обычное святилище, — Айви принялась увлечённо рыться в рюкзаке, лихорадочно решая: рассказать о произошедшем или лучше не надо?.. Адам, однако, учуял её смятение.

— Не совсем обычное, так? — мягко сказал он.

Чёртов Идри. Ну не мог промолчать…

— Да, не совсем, — Айви достала конденсер и наконец напилась, выиграв ещё несколько секунд на размышления. — Ничего плохого, но… — и она, время от времени косясь на ладонь, где еле заметно белел тонкий шрамик, рассказала о своем ритуальном приношении.

— Интере-есно… — протянул Адам. — Можно глянуть? — он потянулся к руке Айви. Та позволила ему осмотреть и прощупать след от пореза. — Да, любопытно… Если бы ты не сказала, что ещё четверть часа назад отсюда хлестала кровь — я бы не поверил. Шрам есть, но выглядит он старым. Многолетним.

— Значит, они взяли сколько надо и заживили рану, — устало сказала Айви. — Думаю, где-то в эордианских лабораториях сейчас празднуют. Такой уникальный образец заполучили — кровь, не заражённая ребактом…

— Да ещё и от чистого человека, — добавил Адам с улыбкой.

Айви молча покосилась на него.

— Ты что, сомневаешься? — ахнул парень, вытаращившись на командира. — Ты — тоже?..

— Не знаю, Адам, — Айви потёрла глаза, — я уже ни в чём не уверена. Вот взять того же Пауля. Ты из неполной семьи, у тебя вроде бы нет отца — юридически, скажем так. А у него? Он о семье хоть что-то говорил?

— Про мать и сестру — да, — Адам почесал затылок, — а про отца… Нет, не припоминаю.

— То-то же. Заметь: у нас всех какие-то странности с отцами. Мой — вообще один из ответственных за производство ребакта. И судя по тому, что меня так и не привили, он прекрасно знает о его свойствах. И, возможно, не дал меня привить именно потому, что хотел сохранить чистый образец…

— Да ну тебя, — Адам слабо махнул рукой, — всё-то тебе заговоры в твоей семье мерещатся… — он осёкся, но было поздно. Айви молниеносно схватила его за руку, дёрнула на себя.

— Ну-ка, ну-ка, — с весёлой злостью, отдающей истерикой, произнесла она, — что тебе известно о заговорах в моей семье… Вээр?..

— Вот именно, — спокойно сказал Адам, не пытаясь высвободить руку. — Брат. А у нас не только дети одних и тех же родителей считаются братьями и сёстрами. Тут всё сложнее…

— «У нас»? — Айви выпустила руку Адама и попыталась отодвинуться подальше.

— Ну да, у нас, — Адам невесело усмехнулся. — Я сейчас про вторую семью, скажем так. Связь через кровь. А она может быть очень… неочевидной. Кто-то когда-то дал кому-то кровь, тот поделился ещё с кем-то, и пошло распространение. Но все, кто одной крови, слышат и понимают друг друга. Слабее или сильнее — смотря какой длинной была цепочка связей. Но тем не менее… И я могу немножко залезать тебе в голову, уж прости… — он виновато опустил голову. — Пользовался я этим всего раз или два, и то как бы ненамеренно… Он, — Адам мотнул головой куда-то в сторону и вверх, — иногда так быстро даёт распоряжения, что я не успеваю их осмыслить, чтобы решить, выполнять или нет.

— Он?..

— Ну, отец, — Адам поморщился. — Идри.

— Так получается, он может тобой управлять? — Айви стало жарко, пульс подскочил до ста двадцати, не меньше, а кисти и ступни, наоборот, будто в жидкий азот окунули.

— Нет, — Адам быстро глянул на неё и мгновенно сообразил, о чём она думает. — Ох, Айви, я не то хотел сказать… Он не так… Хотя… — он отвернулся. — На самом деле я и сам не знаю, — упавшим голосом продолжил он. — Я думаю, что моя воля свободна, но это ведь тоже может быть наведённая ими иллюзия, так ведь?

— Само собой, — осторожно сказала Айви, внимательно следя за выражением лица напарника.

— Но я уже говорил — почему-то я ему доверяю, — упрямо сказал Адам, словно с кем-то споря — с самим собой, со своим недоверчивым рассудком? Похоже, так. Сердце, ищущее отцовской любви, спорило с разумом, говорящим, что безжалостный экспериментатор не может быть хорошим, любящим отцом…

— Я понимаю, — тихо сказала Айви. — Понимаю. Я вот… тоже хочу доверять. Ох как хочу. И не могу… А так хочется, — её голос предательски задрожал. Адам обнял её за плечи. Это оказалось так естественно, так по-родственному — и ведь уже не в первый раз! — что Айви и умом, и сердцем окончательно поверила — Адам её брат. Как, каким образом, через сколь длинную цепочку крови — неважно.

«А может, в этом и есть смысл?» — подумалось ей.

Потерять родителей — и найти братьев.

Мы не одиночки. Мы не один, один и один. Нас трое. Мы должны идти плечом к плечу.

Пауль… Вернись…