— Смотри, Фронтино, — прервал его Гербольт, — если ты позволишь себе сказать хотя одно непочтительное слово о княгине Морани, я разобью тебе башку вот этим канделябром.
Фронтино сделал такую испуганную физиономию, что Карл не мог удержаться от смеха и сказал:
— Ну продолжай же, только, пожалуйста, не забудь, о чем я тебе сейчас говорил.
— Да я ничего дурного и не намерен сказать, — отвечал лакей, — какая мне надобность, что княгиня вчера вечером не хотела принять барона Версье, несмотря на то, что он три раза приходил во дворец Морани.
— Как, княгиня не приняла барона Версье! — вскричал Карл. — И ты, болван, мне не сказал этой новости прежде всего?
— Я эту новость хранил напоследок, — отвечал, плутовато улыбаясь, Фронтино.
— Рассказывай же, рассказывай! — нетерпеливо воскликнул Карл.
— Дело вот в чем. Барон, как вы знаете, совсем разорился, что нисколько не охладило его страсти к игре. Говорят, ему княгиня помогла. Правда это или нет, я не знаю.
— Ну, ну, говори дальше, без комментариев.
— Дня четыре или пять тому назад, рассказывают, будто бы барон Версье проиграл на слово две тысячи скудо. В продолжение трех дней барон избегал весь Рим, побывал у всех ростовщиков и нигде не мог достать ни сольдо, потому что уже известно каждому, что теперь у барона ровным счетом ничего нет. Княгиня Морани также пыталась достать деньги для барона, но безуспешно. Ей оставалось одно средство: адресоваться к мужу, но этого она не могла сделать, боялась, что муж ее убьет из ревности.
— Неужели же муж не знает того, что известно уже всем?
— Вы ошибаетесь, синьор, далеко не всем. Об этом деле знаем только мы, слуги, и более никто. А мы немы, как могила.
— Могу себе представить! — сказал, улыбаясь, лейтенант.
— Вы не верите потому, что я вам все рассказываю, но вы другое дело. Прежде всего секрет, вверенный вам, так тут и останется, потому что вы вполне благородный господин. Притом же все, что касается княгини Морани, вы принимаете всегда так близко к сердцу…
— Ты мне надоедаешь своей болтовней, продолжай! — вскричал нетерпеливо Гербольт.
— Рассказывают, будто княгиня уже поздно вечером отправилась к одному известному ростовщику еврею, где пробыла более двух часов.
— Боже, так она его любит! — прошептал Карл.
— Таким образом, — продолжал лакей, — благодаря княгине барон заплатил свой долг, что очень подняло его кредит. Но когда он отправился поблагодарить княгиню, его не приняли. Три раза он приходил во дворец князя Морани, и каждый раз ему отказывали.
— Это в ее духе, — прошептал молодой человек. — Спасти ближнего, подать ему руку помощи, и самой остаться в тени. Сердце этой женщины пропасть; счастлив будет смертный, разгадав ее тайны.
— Как прикажете завить вас? — спрашивал Фронтино.
— По-военному, без духов. Сегодня я должен сделать визит кардиналу Медруччио.
— Кто там? — спросил лейтенант, услыхав шум в приемной.
Дверь отворилась, и на пороге показалась Барбара.
— А, это ты, кормилица? — вскричал Гербольт. — Садись ближе ко мне; Фронтино, — обратился он к слуге, — распорядись, чтобы приготовили хороший завтрак для моей дорогой кормилицы, потом возвращайся завить меня.
Лицо и вся фигура Барбары представляли совершенную противоположность тому, что мы видели в конторе Соломона Леви. На ней было надето черное платье и шляпка, шею украшало золотое ожерелье, волосы были тщательно приглажены. Барбару уже нельзя было назвать старухой, она выглядела тридцатилетней женщиной-красавицей. Ее выразительные глаза блестели, улыбка играла на тонких губах. Барбара была счастлива, она видела своего дорогого Карла.
Гербольт в свою очередь был очень привязан к кормилице. От самого раннего детства она выказывала ему самую нежную привязанность. Не подозревая в ней родную мать, он тем не менее ценил любовь Барбары как своей кормилицы. Гербольт в сущности был недурной человек, имел очень доброе сердце, хотя общество и наложило на него печать великосветского фата, но природа его осталась та же. Он искренне был привязан к кормилице и всегда с особенным удовольствием принимал ее.
— Представь себе, Карл, — говорила, усаживаясь, Барбара, — меня к тебе пускать не хотели. Лакей в приемной сказал мне, что ты занят своим туалетом. Будто бы я, вскормившая тебя, не имею права присутствовать при твоем одевании.
— Этот другой мой лакей совершенный осел, — вскричал Гербольт, — его надо прогнать. Как же ты с ним сладила?
— Очень просто, сунула ему в лапу скудо, он меня и пустил к тебе.
— Скудо! — вскричал молодой человек. — Ты, кормилица, должно быть, очень богата.
Еврейка улыбнулась.
— У меня есть более, чем мне необходимо на мои скромные расходы, — сказала она. — Когда я закрою глаза, ты получишь небольшой сюрпризец. Но поговорим о более веселом. Я получила ответ из Ливорно.
— А! — с живостью воскликнул Карл. — Это документы, о которых ты мне говорила?
— Именно. Вот свидетельство о твоем рождении, — продолжала Барбара, вынимая из кармана бумагу, — это выписка из книги церкви святого Лоренцо; эта книга сначала исчезла, думали, что она сгорела, но старый священник сохранил дубликат. Вот подписи четырех нотаблей[111]Ливорно и их заявление, что они знали лично капитана кавалера Гербольта, находившегося на службе Франции, у которого родился сын Карл, вверенный опеке Барбары Перино после смерти капитана Гербольта.
Молодой человек весь просиял от радости, рассматривая документ.
— А вот родословное дерево, — продолжала еврейка, — и копия с духовного завещания, по которому глава дома, твой дядя барон Гербольт, делает тебя наследником своих титулов, замка и всего своего имущества; он умер два месяца тому назад.
— Богатое наследство? — спросил Карл.
— Ну этого нельзя сказать, на замке было много долгов, которые я вынуждена была заплатить, не желая лишить тебя этого родового гнезда твоих предков. Долги заплачены, конечно, от твоего имени.
— Титул! Древний феодальный замок! — вскричал вне себя от радости молодой человек. — Кормилица, ты просто мой добрый гений! Ты устраиваешь мое счастье на земле: деньги, почести, положение в обществе, ты все мне даешь!
— Не надо преувеличивать, дорогой Карл, — отвечала еврейка, целуя белый лоб молодого человека, на котором искусный Фронтино уже изобразил очень красивые кудри. — Я только практична, люблю тебя и желаю, чтобы ты был счастлив.
Гербольт с восторгом глядел на свою кормилицу.
— Знаешь, о чем я думаю? — сказал он после непродолжительного молчания.
— О чем, дитя мое?
— Я думаю, если бы я знал мою родную мать, я не мог бы ее любить более, чем я тебя люблю. Скажу более: мне думается, я ее любил бы даже менее…
Две незаметные слезы, скатившиеся из глаз счастливой матери, были ответом на эти слова сына. Она уже забыла все опасности и унижения, которые вынуждена была перенести, чтобы незаконнорожденному еврейскому мальчику доставить почетное имя древнего дворянина. Она уже не думала о том, что каждая из этих подписей на документах куплена слишком дорогой ценой; старый барон Гербольт, известный мот и развратник, иначе не соглашался признать в своем духовном завещании милого племянника Карла наследником своих титулов, как за громадное вознаграждение и, получив условленную плату, вдруг вознамерился изменить завещание, но тут помог доктор еврей, поспособствовав неожиданной кончине старого барона. Все забыла любящая мать, она была истинно счастлива, видя, как сын ценит ее заботу о нем.
Тем не менее лицо Карла вдруг совершенно неожиданно погрустнело, Барбара не могла не заметить этой перемены и спросила:
— Что с тобой?
— Ах кормилица! — прошептал молодой человек. — Есть в моем сердце горе, которое не в силах ты уничтожить никаким золотом.
— Что же заботит тебя, скажи мне, Карл.
— Хорошо, я тебе признаюсь как самому моему дорогому другу. Я люблю одну женщину, люблю страстно, до безумия, и, на мой взгляд, ни одна женщина в мире не может сравниться с ней. К моему великому несчастью, она не только не отвечает мне взаимностью, но, напротив, презирает меня. Я чувствую, что умру от горя! — прибавил молодой человек.
