— Виселицу.

Этот ответ вполне удовлетворил Форконе и даже развеселил его. Войдя в трактир, он сказал жене, приятно улыбаясь:

— Знаешь, сегодня мы будем торговать превосходно.

— Почему ты думаешь? — спросила жена.

— Ставят виселицу напротив нашей остерии.

В девять часов к виселице пришел отряд солдат, и стала собираться толпа. Всем было странно, что казнь происходит именно здесь, против трактира. Около десяти часов явился еще отряд сбиров и прямо отправился внутрь трактира. Начальник отряда обратится к хозяину с официальным вопросом:

— Вы Григорио Форконе?

— Я! Что вам угодно?

— Следуйте за мной, и позаботьтесь о спасении вашей души, исповедуйте ваши грехи вот этому благочестивому отцу, — сказал начальник, указывая на капуцина[100], стоявшего близ виселицы.

— Как позаботиться о душе? Зачем? — вскричал Форконе, ничего не понимая.

— Вы должны умереть.

— Как, я?! За что?

В эту минуту сбиры бросились на Форконе и скрутили ему руки назад.

— Боже великий, мой муж! — заголосила супруга трактирщика. — За что вы его связали?

— За то, что не исполнил закон, утвержденный папой, не отпустил бедным людям полбутылки вина, — отвечал равнодушно начальник сбиров.

— О я несчастная… Долго вы его продержите в тюрьме?

— Ни одного дня, даже часа, — отвечал начальник, — можете быть уверены.

Несчастная женщина, хотя и не совсем поняла лаконизм слов начальника сбиров, тем не менее смутно стала догадываться, что готовится что-то ужасное.

— О синьоры, умоляю вас, — говорила она, — скажите мне, что вы хотите сделать с моим бедным Григорио. Вы ему не причините никакого зла, не правда ли?

— Конечно, нет, — отвечал один из сбиров, — мы только вздернем его на виселице, которая поставлена против вашей остерии.

Несчастная женщина вскрикнула и упала в обморок. Все это произошло скорее, чем мы рассказали. Форконе до такой степени испугался, что на него нашел столбняк, казалось, он ничего не понимал, что вокруг него делается.

В это время к нему подошел капуцин и стал шептать, чтобы раскаялся в грехах и приготовился к смерти.

Эти слова вывели приговоренного из оцепенения.

— Мне раскаяться? Да в чем, спрашиваю я вас? — вскричал трактирщик не своим голосом, делая усилия, чтобы порвать веревки, которыми был связан. — Раскаяться в том, что я сказал одно неосторожное слово? Будьте же все вы прокляты, с вашим папой и его правосудием!

— Припомни хорошенько все твои дела, — говорил тихим торжественным голосом капуцин, — и ты осознаешь все грехи твои, ты сам увидишь, что приговорен к смерти не за неосторожное слово. Припомни, как ты в замке Браччиано зарезал беззащитного, по приказанию Людовика Орсини…

Экс-бандит затрясся всем телом.

— А Джулио Савелли, — продолжал капуцин, — убитый тобой при выходе из дома своей возлюбленной… А Викентий Вителли, которого твои сообщники смертельно ранили, и ты его добил? Припомни все это и ты убедишься, что тебя отправляют на виселицу не за одно неосторожное слово.

— Боже! Этот голос и эти блестящие глаза! — вскричал Григорио. — Я их узнаю! Ты тот самый монах, который был у меня вчера в остерии и спрашивал полбутылки вина!..

— Но, кроме вчерашнего дня, мы с тобой Форконе встречались и прежде, — говорил капуцин, — припомни того монаха, который на коленях молил тебя помочь ему отыскать убийц Франциско Перетти, его племянника…

Приговоренный отшатнулся назад, вся его фигура изобразила страшный ужас, бледными губами он прошептал:

— Кардинал Монтальто! Сикст V!

— Да, Сикст V, которого Провидение предназначило карать злодеев. Умри же, Форконе; если ты жил, как кровожадный зверь, то сумей хотя бы умереть по-христиански, принеси раскаяние в грехах перед лицом Господа Бога!

Бандит упал на колени и стал молить о пощаде.

— Помилуй меня, святейший отец, ради всего святого, помилуй, — говорил он, — не дай мне умереть, сошли меня на самую ужасную каторгу, но оставь мне жизнь.

— А ты помиловал Джулио Савелли, Викентия Вителли, Франциско Перетти.

— О я раскаиваюсь, я раскаиваюсь, я был злодеем, но простите меня, святейший отец, я умоляю вас, простите. Вы можете это сделать, вы всемогущи, самая страшная каторга пусть станет моим уделом, но оставьте мне жизнь!

— Нет, нет и нет! — возразил Сикст V. — Потому, если ты будешь жить, умрет правосудие, кровь невинно зарезанных тобой вопиет о мщении. Раскайся же в своих грехах, Форконе, и умри. Помни, что в царствование Сикста V, всякий, кто посягнет на жизнь близкого, должен кончить так же, как ты.

Бандит поднял голову, посмотрел на папу, и в его глазах прочел свой приговор.

Между тем приготовления к казни были окончены; толпа, окружавшая виселицу, с нетерпением ждала конца этой страшной драмы. Капуцин, тщательно закрывший лицо, стоял в нескольких шагах от виселицы. Только один приговоренный знал, кто был капуцин. Когда палач надел петлю на шею Григорио, он повернул голову в ту сторону, где был капуцин и вскричал:

— Отпусти же мне грехи по крайней мере, я хочу умереть прощенный!

Капуцин поднял глаза к небу и медленными шагами отошел. Петля перехватила шею бандита, скамья была выбита из-под ног, и он повис.

— Это только еще один, доберемся и до других! — прошептал, удаляясь, капуцин.

Между тем народ был вполне убежден, что причиной казни Форконе стал отказ продать бедным людям полбутылки вина. Это еще более утвердило авторитет правительства нового папы. Народ все более и более убеждался, что малейшее несоблюдение закона неизбежно ведет к строгому наказанию. Все разбойники, до сего времени совершавшие безнаказанно разные преступления, не имея возможности укрываться в княжеских замках, попали в руки полиции или принуждены были оставить Рим и укрыться. Мало-помалу граждане стали свято чтить закон, и даже родственники приговоренных к повешению не осуждали правосудие папы. В разговоре с венецианским посланником Сикст V сказал:

— Кажется, Рим очищен от разбойников, теперь пора приняться за провинцию.

Недалеко от «Porta del Popolo», где в настоящее время настроено столько прекрасных домов, во времена Сикста V простиралось пустынное поле, проезжать по которому представляло некоторую опасность ввиду множества бандитов, промышлявших в этих местах. Папа Сикст V, несмотря на всю его энергию, не мог искоренить бандитизм в провинции и в окрестностях Рима, столетиями протежируемый соседними владетельными князьями. Провинциальные бандиты имели множество союзников. Следующая сцена, как нельзя лучше, дает представление читателю о положении окрестностей Рима в ту печальную эпоху.

Было утро воскресенья. Скит монаха-отшельника Гальдино имел совершенно праздничный вид. В маленьком садике скита около капеллы собралось самое многочисленное и избранное римское общество. Отшельник Гальдино, гигантского роста, с загорелой от солнца физиономией, устроил здесь скит и капеллу, в которой было деревянное распятие Христа Спасителя, производившего небывалое чудо. За несколько сольдо[101] каждый, усердно помолившись, мог видеть кровавую слезу, падающую из глаз Спасителя, и, подставив белый платок, унести эту слезу к себе домой. Отшельник Гальдино уверил всех, что чудотворный крест им похищен из иерусалимского храма, где его ревниво охраняли турки. Распятие было прислонено к стене и, на первый взгляд, не представляло ничего особенного. Когда в капелле собирались молящиеся, Гальдино громко читал молитву, дабы Божественный мученик наглядно показал насколько он скорбит о грехах людей. И тогда из глаз Распятого падала кровавая слеза. Это чудо было утверждено официально, и сомневаться в нем не было никакого основания. Экстаз молящейся публики при виде падающей слезы Спасителя трудно себе представить, все с воплем валились ниц и молили об отпущении их грехов.