— Я не могу поверить вам тайну моей души, — отвечала, плутовато улыбаясь, красавица, помешивая золотой ложечкой шоколад.

— Как, от меня у вас могут быть секреты? — воскликнул в том же тоне кардинал. — Согласитесь, что это непростительный грех.

— Конечно, скрывать что-либо от своего духовника грешно, но…

— Это, разумеется, прежде всего, но мне кажется, — прервал ее кардинал, — между нами до сих пор существовало некоторое доверие…

— Тем не менее я не должна говорить вам, что меня заботит, — грустно отвечала графиня. — В особенности после того, как мне вчера удалось услышать ваше мнение.

— А, понимаю! — прервал ее Палеотто. — Дело идет о деньгах. Вы по вашей безграничной деликатности не хотите попросить у меня некоторую сумму, в которой по всей вероятности имеете надобность, так как мои финансы расстроены. Но, верьте, прелестная графиня, если бы мне пришлось продать даже это сокровище, — продолжал кардинал, указывая на висевшее изображение Мадонны работы Рафаэля, — я бы не задумался.

Графиня очень мило улыбнулась.

— Вы полагаете, Себастьян, — сказала она, — что мне легко делать вам неприятное?

— Но, милая графиня, вы ошибаетесь, — продолжал кардинал, — служить вам, чем бы то ни было, для меня большое удовольствие.

— Друг мой, мне не надо денег, — отвечала графиня.

— Что же вы хотите?

— Только одного вашего слова.

— Именно?

— Дело идет об одном молодом человеке, привлеченном по процессу отравителей.

Кардинал поставил чашку с шоколадом на стол и встал.

— По процессу отравителей? Но, графиня, что побуждает вас принимать участие в этих несчастных?

— Уверяю вас, Себастьян, — отвечала, несколько смутившись, графиня, — что между этими несчастными много невинно привлеченных, и они вполне достойны сожаления.

— Однако, как же вам может быть это известно? — спросил, иронически улыбаясь, кардинал. — Мне кажется, вопрос о виновности привлеченных может быть разрешен судьями, но уж никак не вами.

Графиня невольно побледнела, суровый тон кардинала ее смущал.

— Но еще раз повторяю, — прошептала она, — что между ними есть такие жалкие…

— Да, но на совести каждого из этих, как вы говорите жалких, есть по крайней мере десяток отравленных, — сурово заметил прелат.

— Вы ошибаетесь, друг мой, — отвечала, несколько оправившись, графиня. — Тот, за которого я вас прошу, абсолютно невинен и попал в это несчастное дело совершенно случайно.

— Молодой человек и, вероятно, очень красивый? — спросил, иронически улыбаясь, кардинал.

— Себастьян! Мне за вас совестно! Как вы могли приписать мне такую грязь? — возразила, вся вспыхнув, молодая женщина.

— Простите графиня, но это так естественно, — в свою очередь заторопился кардинал.

— Совсем неестественно. Прежде всего я и в глаза не видела этого молодого человека. Ко мне приходила одна женщина просить за него.

— Женщина! Вероятно, его любовница?

— Опять вы ошибаетесь, Себастьян, не любовница, а его мать, — отвечала графиня, и ее прелестные глаза затуманились слезой.

После некоторого молчания кардинал спросил:

— Как зовут юношу, за которого вы просите?

— Карл Гербольт, военный атташе при французском посольстве.

— Я что-то слышал о нем, — отвечал задумчиво кардинал. — Прямых улик против него нет, но существует сильное подозрение, и судьи, кажется, решили подвергнуть его пытке.

— Пытке! — ужаснулась графиня — И вы, Себастьян, говорите так хладнокровно об этом? Ну а если Гербольт невинен? За что он пострадает? И подобное варварство вы называете правосудием Божиим?!

— Вы правы, графиня, пытка ужасная вещь. Но что же прикажете делать, она существует у нас по закону, мы ее наследовали от древнего Рима и канонических традиций первых столетий христианской церкви. Пытка считается необходимой для познания истины. Но теперь не время останавливаться на этих аргументах, пройдет много веков, пока человечество будет избавлено от этого варварства. Вы говорите, что мать Гербольта…

— Пришла просить меня. На коленях рыдала у моих ног.

— Гербольт самые древние дворяне Пуату, — сказал кардинал, — следовательно, просительница должна быть аристократкой.

— Напротив, она из народа: простая еврейка.

— Еврейка! В таком случае, ее сын незаконнорожденный?

— О тут целая история. Что Карл действительно сын барона Гербольта, в этом не может быть ни малейшего сомнения. Кто была его мать, неизвестно, но та женщина, которая была у меня, любит молодого человека, как родного сына, она была его кормилицей и, как кажется, устроила его карьеру, купив на имя молодого человека замок и поместье после смерти барона Гербольта, у которого было множество долгов.

— Вот как? Да это целый роман, — воскликнул кардинал. — Конечно, ему надо постараться выйти чистым из этого дела, — прибавил прелат.

— Это будет зависеть от вас, Себастьян.

— Каким образом?

— Вы президент палаты инквизиционного трибунала, вы всемогущий; можете сделать все, что захотите!

— О как вы ошибаетесь, друг мой! Я терпим только как декорум, но власти никакой не имею.

— Кто же имеет власть в суде?

— Конечно, папа Сикст. Если ему покажется, что суд решил не по закону, он все перевертывает вверх дном.

— Однако вы, кажется, пользуетесь его расположением?

— Да, пока я им не злоупотребляю.

— Значит, вы ничего не можете сделать для несчастного барона? — грустно спросила красавица.

— Сначала объясните мне, друг мой, по какому случаю вы вмешиваетесь в эту историю? Будьте откровенны, вам обещали за ваше ходатайство деньги?

— Да, обещали, и большие деньги.

— Химера! Мечта! — вскричал кардинал. — Эти люди великие мастера на обещания, но никогда их не исполняют.

— Нет, еврейка мне на деле доказала, что не пожалеет ничего, чтобы спасти своего молочного сына.

— Признайтесь, графиня, вы действовали моим именем?

— Уверяю вас, нет. Как же я бы могла это сделать, не посоветовавшись с вами?

— Ну-с, какое еще доказательство вам дала еврейка?

— А вот какое, — отвечала графиня, вынимая из кармана перстень с громадным бриллиантом необыкновенно чистой воды.

Невольный возглас удивления вырвался из груди кардинала Палеотто. Он в жизни своей никогда не видал ничего подобного.

— Какая прелесть! Какая необыкновенная игра! — шептал он, повертывая в разные стороны перстень. — Но ради Бога, графиня, — продолжал прелат, — скажите мне, откуда простая еврейка могла достать подобное сокровище, достойное украсить королевскую корону? Этот камень должен стоить бешеных денег.

— Я ее спрашивала, но она мне ничего не сказала о его происхождении.

— Да, среди евреев есть ювелиры-художники, обладающие секретами, неизвестными нам, христианам, — говорил кардинал, любуясь бриллиантом.

— Вам нравится эта вещь, Себастьян? — спросила графиня, нежно лаская своими выразительными глазами кардинала. — Возьмите его, носите перстень на вашей белой изящной руке.

— Вы, друг мой, сами не знаете, что говорите, — сказал серьезно кардинал. — Как я могу позволить себе принять этот ценный подарок, не будучи уверенным, что отблагодарю за него достойным образом?

— Значит, вы не надеетесь?

— Какая вы странная! — нетерпеливо вскричал кардинал. — Что толку из того, что я надеюсь? Представьте себе: я все устроил для спасения молочного барона, вдруг Сикст своим приказом уничтожает мои хлопоты, и, вместо спасения, юноша гибнет! Что тогда? Я принял редкостный подарок, громадной стоимости, и ровно ничего не сделал!

— Барбара, отдавая этот перстень, не ставит непременным условием спасение ее сына, еврейка знает, что все зависит от Сикста, но, верьте мне, если несчастная мать будет уверена в вашем участии к ее сыну, она будет достаточно вознаграждена. Возьмите, милый Себастьян, прошу вас, — говорила красавица.

— Но почему же вы непременно желаете, чтобы я взял этот перстень?

— Ах он так украшает вашу прекрасную руку!