Первой из нас проснулась Маринка. Она растолкала меня и Сашку. Мы сели и осоловело начали озираться вокруг, не понимая, что происходит, и что за визг и гогот стоит в вагоне.

– Лена! – прошептала Маринка, вытаращив глаза.

Сашка сразу вскочил и выглянул в коридор. Я навалился на его спину и посмотрел туда же. Мгновенно все стало понятно, и страх пробил во мне невидимую, но ясно ощущаемую дыру, размером с кулак: я чувствовал ее в районе солнечного сплетения, мне казалось, что если сейчас посмотреть на меня, то можно посмотреть через дыру насквозь.

– Что будем делать? – шепнул я Сашке. То, что попытка просто отбить девушку вдвоем против целой толпы дурных мужиков заранее обречена на провал, я понял мгновенно.

– Давайте спрыгнем, давайте спрыгнем, – трясясь, повторяла за моей спиной Маринка. – Заберите ее и мы спрыгнем.

– Куда спрыгнем? – зло отозвался Сашка. – В болото?

– Санька, мы с ними не справимся, – прошептал я. – Может, сорвать стоп-кран и позвать машиниста?

– Ерунда, ничего плохого они ей не сделают, – бормотал Сашка не очень убедительным голосом. – Спросонья, трезвые… Покуражатся и отпустят…

– Да что же вы стоите! – восклицала Маринка. – Ну, пустите меня, если сами трусите!

Сашка перехватил ее и пихнул в мои объятия.

– Собирайте шмотки и уходите в тамбур. Когда будет станция – перейдете в задний вагон. Ох, говорил же я: попадем с девками в беду!

Он быстро оглядел Маринку, стянул со своей головы шапку-шлем с прорезанными дырками для глаз и натянул на девушку. Пока она, ошеломленная, пыталась приспособить шапку так, чтобы дырки приходились ровно на глаза, Санька взял с полки ее куртку – ярко-красную, приметную – и вывернул ее наизнанку, черной подкладкой вверх. Он напялил куртку на девушку, как на куклу и сказал:

– Марш! Без разговоров. Ждите меня там и даже не пытайтесь бежать на помощь. Что бы ни случилось, понятно?

Он качнулся и медленно пошел вдоль прохода туда, откуда доносились смех и крики. Я быстро свернул наши спальники и сунул их в рюкзаки. Маринка мне помогала. Потом я пропустил ее вперед и мы, не оглядываясь (хотя мне, как жене Лота, безумно хотелось оглянуться), пропихивая рюкзаки перед собой, пробрались в холодный, прокуренный тамбур. Здесь, за болтающейся, лязгающей дверью, я не почувствовал себя защищенным.

Я оглядел молчащую Маринку. Волосы ее были убраны под шапку и воротник. В шапке, закрывающей лицо, и толстой куртке странного вида и мятых тренировочных штанах она ничем не напоминала девушку. Так – неопрятный увалень-подросток, глазу не на чем зацепиться. Только если внимательно приглядеться, становилось заметно, что она мелко-мелко дрожит всем телом.

– Он не может… Не может драться один со всеми, – проговорила она, заметив, что я на нее смотрю. – Как он сможет справиться один со всеми?

– Он не будет драться, – отвечал я ей, стараясь, чтобы мой голос звучал спокойно.

– Может, нам нужно ему помочь?

– Нет, он сказал, что мы должны ждать их здесь.

– Ну хорошо, я понимаю… – Маринка говорила зло, отрывисто и постоянно шмыгала носом. Из дырок на шапке, в которые приходились нос и рот, вырывались облачка пара. – Я понимаю: мне нельзя туда идти – вторая девушка только раздразнит их. Но ты – ты можешь ему помочь. Я буду здесь, ты можешь меня оставить одну…

Что я должен был ей ответить? Что если дойдет до драки, то абсолютно неважно, один там будет Сашка или нас двое? Конечно, мне самому мучительно не сиделось на месте. Беспокойство съедало меня. Что там происходит? Почему так долго? Что означали Сашкины слова: «Когда будет станция, переходите в другой вагон»? «Переходите» – значит, мы, вдвоем? А они? И меня тянуло немедленно вернуться туда, узнать, помочь, может быть – успеть спасти… Но я не мог бросить ее тут одну. Я не верил ей. Если бы я сейчас ушел, она в ту же секунду начала бы испытывать ту же самую лихорадочную тревогу, которая сейчас гнала меня назад. И она бы не выдержала и тоже пошла туда. Поэтому я должен был стоять здесь рядом с ней и не выпускать ее. И охранять, и сторожить.

– Я не могу тебя бросить, – выдавил я из себя половину правды. – Мне очень хочется пойти туда, но ты же видишь, тебе нельзя оставаться одной ни на минуту. Все может случиться. Сашка знает, что делает.

Марина качнулась, переминаясь с ноги на ногу, и посмотрела в окно на двери. За окном мелькали деревья. Монотонный, бесконечный ряд тощих низких деревьев.

– А что если… Если там, куда мы едем, там тоже все такие звери? – прошептала она.

– Нет, конечно, нет, – начал уверять я ее. – Там живут нормальные деревенские люди. Простые, честные. Может быть, немножко неотесанные, но добрые и порядочные, я тебе обещаю. Такого сброда в деревнях нет.

Я говорил, только чтобы она успокоилась, и сам себе не верил. Куда-то же эти люди ехали на бичевозе? Не случайно же мы с ними попали в один поезд. Вот сейчас – в любой момент – раздадутся голоса и топот, дверь отлетит к стене, поезд качнет, и в тамбур ворвется струя перегара, и появятся озверевшие рожи… Что я тогда буду делать?

Сашка и Лена пришли только через пятнадцать минут, когда поезд начал притормаживать, приближаясь к станции, ничем не выдававшей своего присутствия, а я уже был на грани паники. Когда к двери приблизились шаги, я выпрямился и напрягся, руки мои машинально сжались в кулаки и я мысленно начал просчитывать шансы, смогу ли я продержаться две-три минуты, до того момента, когда поезд дотянет до полустанка и окончательно остановится. Когда оказалось, что это наши, я испытал ни с чем не сравнимое облегчение. Лена лихорадочно, со свистом вдыхала воздух и смотрела куда-то в пространство. Лицо у нее было в мелких красных пятнах, как от крапивницы, глаза – красные и ужасно блестящие, волосы взлохмачены и спутаны комками. Сашка был зол и молчалив. Ни единого синяка я на нем не увидел, только карман у его куртки был оторван до середины и висел клочком. Я бы сам не стал расспрашивать, что у них там приключилось и как Сашке удалось забрать ее оттуда, но Маринка тут же сорвала с лица шапку и кинулась к Лене, причитая:

– Леночка, ну что? Ну как ты? Что вы им сказали? Что они тебе сделали?

Лена не отвечала и не смотрела на Маринку. А когда та попыталась ее обнять, резко вырвалась и оттолкнула подружку к стене. Марина недоуменно уставилась на Сашку, ожидая объяснений.

– Ничего они ей не сделали, – сказал Саша. – Вы разобрались, как тут дверь открывается? Сейчас пойдем в товарный, нечего нам тут оставаться.

– Ну как там… Все в порядке? – нерешительно спросил я, не зная, как лучше сформулировать.

– Да, – кивнул Сашка, не глядя ни на меня, ни на девчонок. – Пришлось немного заплатить. Но они и сами не хотели…

Лена нервно дернулась. Сашка замолчал.

– Что? Что? – вцепилась ему в рукав Марина. Я хотел было ее остановить: не видит что ли – люди не хотят рассказывать. Значит, не нужно и расспрашивать, я так считаю. Но Сашка уже оборвал ее любопытство:

– Ничего, все в порядке. Все уже кончилось. Вещи бери. Отойди, я дверь открываю.

Не знаю, выпытала ли в конце концов Маринка у Лены все подробности того, что там произошло, – я у Сашки больше ничего не спрашивал. Мне даже не хотелось задумываться и пытаться предположить. Когда я глядел на Лену, все мысли о том, что она каким-то образом могла быть подвергнута унижению, вытеснялись из моей головы, как-то мне было противно об этом думать и сразу портилось настроение, словно похмелье находило. Ну, я и гнал от себя эти воспоминания.

Но на саму Лену это приключение оказало совершенно катастрофическое действие. Когда поезд остановился на полустанке, состоящем из короткой бетонной платформы и проржавелой вывески «Лисьи норы», мы вышли и перебрались во второй – товарный – вагон. Одна дверь там в принципе не закрывалась. Внутри было малолюдно и очень свежо. По вагону гулял сквозняк. Кто-то невозмутимо спал на полу, завернувшись в непонятного происхождения тряпье. Мы устроились в углу, где, казалось, было чуть-чуть теплее. Лена сразу достала свой спальник, легла на него поверх, свернувшись калачиком и, отвернувшись к стене, и замерла. Оставшуюся часть пути мы провели в молчании.