Глазами Ванги Мы пили вино на озябшей крыше, И грустно смотрели вдаль. Все тяжелей, тяжелей и тише В тумане звенел хрусталь. Еще не знакомые с горьким горем, которым больна земля, мы обнимались. И пестрым морем качались внизу тополя. Трамваи уныло гремели в склянки, на паперти пел слепой. Осеннее небо глазами Ванги глядело на нас с тобой. Оно нас не видело, но узнавало, покорно на голос шло. На ощупь злопамятным раздавало беспамятное тепло. В столицу неспешно входили танки, шар летел голубой. И блеклое небо глазами Ванги глядело на нас с тобой… Детский сад № 2 Мы на войну ходили в гулкой рани, а вечером – у Родины в плену. Предатель на суде угрюмой няни, глотающий предсмертную слюну. Мне нечего сказать жене унылой, ведущей счет салатам и борщам, когда знакомство с общею могилой, подобно врытым в землю овощам. Картошкам, огурцам и помидорам, опущенным в строительные рвы, глядя в лицо томительным просторам, с героев не сорвавшим головы. Когда меня подхватит этот ветер, и на руках до дома донесет. Когда из урагана добрый сеттер, меня возьмет за шкирку – и спасет? Когда мне пол-лица снесет шрапнелью, оставив часть счастливого лица. И лик беды накроется шинелью. И вечность будет длиться до конца. Вдоль огородов встанет дым разлуки, гряды уйдут пешком в чертополох. И чучело поднимет к небу руки, откликнувшись на окрик «хендехох». Жмурки в поезде Ливень шуршит гравием в небесах, дюны сахарный пересыпают песок. Черный платок, затянутый на глазах больней, чем белый платок, сжимает висок. Дети, они коварнее могикан. Но время проходит. Усталые старики дуют, согласно ранжиру, в пустой стакан. И в стакане слышится гул неземной реки. Доисторическая раковина поет. История, как чужая жена, на ковре лежит. Она больше не бьется рыбой об лед. И, как прежде, мужу принадлежит. Я беру губами орехи из чьих-то рук, они сладки как ягоды, без скорлупы. Вдруг одна из кормилиц ломает каблук. Люди вокруг меня – слепы. Они мне родня, мне жалко моей родни, когда сходит в гроб один и другой народ. Лишь тот, кому удалось задремать в тени, с восторгом увидит восход. На вершину вулкана железнодорожный путь взбирается по спирали, мешая дым. Кондуктор главу свою уронил на грудь. И стал святым. Вор в поезде Кровоточит тонкий полюс медленных сердец. Вор ночной обходит поезд из конца в конец. Верный ключ подобран точно к каждому купе. Он ко мне заглянет точно, он придет к тебе. Тенью сгорбленной фигуры шаркнет по стене, вынет красные купюры он из портмоне. Из застегнутой прорехи вытянет часы, да подкрутит для потехи нэпману усы. У комдива снимет орден с красною звездой. Он еще на что-то годен, хоть не молодой. Его милая забыла в свадебном колье. Пусть он роется уныло в шелковом белье. И вдыхает над баулом бабий аромат. Ищет пистолетным дулом страшный компромат. И потом в вагон почтовый призрачно войдет. Увидав рассвет багровый с плачем упадет. В лязге рельсового грома вдруг сойдет с ума. Нет ему письма из дома, нет ему письма. Свадьба в пригороде Разбросаны яблоки по подъезду дух святой зверем плутает по миру жених ищет в дому невесту стучится в каждую квартиру не заходила? да вот – украли… древний, но глупый какой обычай… играет девочка на рояле вальс собачий рукою птичьей он пьян сегодня, забыл детали застолья, несущего весть благую вы золушку в туфельке не видали? как жаль, придется найти другую капают краны, скрежещут трубы истекает период полураспада жених безутешно кусает губы на них осталась ее помада в небо ночное спешат петарды средь звезд – избыток пустого места соседи неспешно тасуют карты и в каждой постели его невеста мусором старым и перегаром дышат щели дверные в миры иные и летят далеко, как в орду к татарам мендельсона унылые позывные… Командировочный Строенья ветшают, ясны на просвет как будто под корень источены молью. Хрустящий в проулках полуденный свет как груздь пересыпан кошерною солью. Кирпич превращается в горстку песка. Сугробом просевшим расплющился город. Вещественной стала земная тоска. и каменной пылью залезла под ворот. Мы ванну не любим, мы в баню идем. Наш веник дрожит мушкетерскою шпагой. И раком вареным под жарким дождем мы ляжем костьми с горемычной отвагой. Лежащие в моргах, на койках общаг, в лебяжьем пуху многозвездных отелей, усните сегодня, как я, натощак, переутомленный рабочей неделей. В глазах моих парится жидкий азот залогом хорошей, морозной погоды. Играй в лотерею – тебе повезет, но лучше вкуси сексуальной свободы. Почувствуй желанье на спелых губах, родство с населеньем на полном наиве: летучие рыбы из белых рубах отчаянно вырвутся в страстном порыве. Какая из женщин судьбу победит, взбивая, как сдобное тесто, перины? Но если одна тебе сына родит, то все остальные придут на крестины… Сынку всей компанией имя дадут красивое имя во славу героя… Тебя здесь оженят, потом разведут… И смокинг пошьют делового покроя… Огонь под иконами спящих лампад мутнеет как плотная взвесь самогона. Но на депутата гнилой компромат едва ли превысит размера вагона. И только напор оркестровой трубы в сноровке гаврил мафиозного клана, сметет, словно сор, короба и гробы к глухим декорациям заднего плана. |
