Так продолжалось несколько часов, ровно до тех пор, пока без пяти шесть в кабинет с воплем не влетела ещё одна мадам в форме, что-то взбалмошно закричала, и они вместе с говорливой лейтенантшей умчались куда-то в коридор. Только тут Лина выдохнула: «Всё… Нашли!» Их с мамой немедленно пригласили пройти в соседний кабинет, показали факсограмму, полученную несколько минут назад из соседнего отделения полиции. На скрученном в рулончик листе термобумаги был их Пашка! Все выдохнули, и… началось очередное оформление бумаг.

Только через час Лина с мамой на любезно предоставленном им полицейском «козлике» приехали на другой конец города, где после оформления очередного вороха бумаг Лину наконец-то проводили в помещение, где всё это время её ждал сын. Он нашелся!

Пашка тихо сидел на стуле, обхватив руками рюкзак со своими школьными принадлежностями, и никого к себе не подпускал. Увидев Лину, он взвизгнул, сорвался со стула и, подбежав, обнял обеими руками. Пашка фактически повис на ней и взахлёб шептал куда-то в область шеи: «Домой! Домой!».

Поблагодарив всех, они наконец-то забрали мальчика из отделения и вызвали такси. Дорога до дома по пробкам заняла что-то около часа, и всё это время сынулька неотрывно держал её за руку. Лина незаметно вытирала постоянно набегающие слёзы… Понемногу приходить в себя начали, только вернувшись все вместе в квартиру. Поужинали, помылись. Женщины напились успокоительного, и семейство в полном составе улеглось спать.

Когда на следующий день после пропажи Пашка случайно увидел прогнутую ложечку, долго, словно впервые видит, разглядывал её и наконец выдал: «Не надо!» Он положил деформированный столовый прибор в Линину потаённую шкатулку и задвинул её в самый дальний угол комнаты.

Ещё месяца три-четыре после этой истории Пашка засыпал исключительно рядом с ней, во сне постоянно дотрагивался до неё ногами, проверял, что его мама никуда не пропала… Во сне часто кричал и успокаивался, только когда рука Лины обнимала его через одеяло.

Впоследствии Лина множество раз прокручивала события того дня в голове и никак не могла понять, что на самом деле тогда произошло, как такая история вообще могла с ней случиться… «Один, два, три – мама поворачивается к ларьку, протягивает деньги и показывает продавщице, что ей нужно. Четыре, пять, шесть – берет в руки бутылку минералки без газа. Семь, восемь, девять – забирает сдачу, поворачивается… В это время на ближайшем светофоре горит красный, транспорт стоит, от остановки за это время не отъезжает ни один автобус или автомобиль. И десять – не находит Павлика рядом с собой…»

Пашка пропал на следующий день после эксперимента с ложечкой. Пропал в двенадцать дня с остановки, от которой не отъезжал ни один автобус. Его нашли в три часа дня в магазинчике около остановки на другом конце города, куда напрямую не идёт ни одно средство общественного транспорта оттуда, где он пропал! Где он был с двенадцати до трёх часов дня? Как туда попал? Ответов не было…

Только тогда до Лины начало доходить, что своим экспериментом с ложечкой она нарушила зыбкое равновесие во Вселенной. Это как бросить в воду огромный камень. И смотреть, как волны будут отражаться от берега и других камней, пока колебания воды не затухнут… Вселенная ответила ей обратным воздействием – скрыла сына на три часа из реальности. А может, утянула в другое измерение?

Более с такими «фокусами» Лина не экспериментировала. Как говорил её первый после института начальник: «Незнание техники безопасности не спасёт твою дурную голову от шишек!» Здесь, на Проекте, она участвовала в похожих испытаниях. Но проводились они по другой методике, и, на сколько она знала, в результате никто не пропадал.

Лина положила ложечку обратно в шкатулку. Сегодня она никуда не пошла. Сказывались усталость и нагрузки. Сильно хотелось спать.

– Ты сильнее, чем кажешься. Ты справишься! Ты – сильная! Если что – я рядом, – услышала она тихий Голос в голове, такой знакомый и такой почти родной.

– Хотелось бы верить, – Лина зевнула, свернулась калачиком и провалилась в сон.

Ей снился её сын на фоне ночного небосвода. Небо периодически гнулось и вытягивалось в разные стороны, из-за чего рисунок звёзд постоянно менялся. Пашка сидел рядом с её кроватью, гладил Лину по голове и тихо шептал «Спи… Всё хорошо!»

Всё… Хорошо…

Человек подсознательно реагирует на запахи, и стоит их количеству, реже качеству, приблизиться к пределу супернасыщенности, как начинается головная боль. Чтобы прочувствовать на себе, о чем это, походите с часок по рядам любого парфюмерного гипермаркета, попринюхивайтесь…

С примером качества потруднее, эпоха эрзаца, как никак. Но одна зацепочка всё-таки есть – кроме «амбре-парфюм», человек оставляет за собой и другой след – цифровой. Здесь «наступит» лайком на публикацию, там отметится скаберзным комментом в паблике… Читаешь иногда такое, и наступает тошнота виртуальная, переходящая в гадливое чувство отвращения ко всей той мерзости, в которую ты, как в коровью лепёшку на ярмарочной площади, умудрился вляпаться… И возникает резонный вопрос: а не по неосторожности ли?

Когда вы последний раз разглядывали себя в зеркало? Не генерируясь с утра перед его амальгамой подобно зловонному гала-контенту соцсетей, предназначаемому вами для таких же, как вы, потребителей собственной грязи. Когда в последний раз вы смотрели себе в глаза? Что вы в них видели? Усталость? Гнев? Отчаяние? Тоску? Радость? Когда в последний раз, глядя в отражение, вы видели того нелепого угловатого подростка, душа которого, как ромашка на рассвете, раскрывает свою душу этому миру? Не помните… Куда же он делся? Под какой шелухой сегодняшней ненужной суеты прячется? А может, он порос слоем защитного панциря из предательства и лжи? Или просто тихо умер в вашей душе под бездушным «цифровым» наростом?

Вспомните своё детство… Летнее утро, стакан молока и кусок теплого душистого хлеба… Ласковое прикосновение ветра к волосам и нежное движение по рукам колодезной воды… И это состояние, что день такой длинный-длинный и никогда не закончится… Верните ЭТО в день сегодняшний! Сковырните с себя цифровые коросты, скрывающие вас. Чистых и настоящих!

Человек подсознательно реагирует на другого человека, и стоит его количеству, реже качеству, приблизиться к пределу сверхприсутствия, как начинается головная боль…

За чередой постоянных экспериментов, исследований и тренингов незаметно прошёл месяц. Да и как его было заметить, когда ты круглосуточно находишься в закрытом помещении без даже малейшего намёка белый свет? Дни сливаются в недели, недели в месяцы и, в итоге, ты теряешь малейшую возможность хоть как-то ориентироваться во времени. «Заметьте, вы в сверхзамкнутом пространстве, где в чувствах концентрация настоль, что страшно жить. Сюррариум…», – этот белый стих, экспромтом прочитанный Лине Голосом, в своё время достаточно чётко позиционировал её в происходящем на Базе и дал волю двигаться вперёд. Даже тогда, когда сил на это, казалось бы, никаких уже не было.

На Проекте к тому времени из тридцати шести изначально отобранных «добровольцев» в наличии остались всего двенадцать человек: она, Молчун, Балагур, Летун, МЧС, Вольный стрелок и Тень. Были ещё пятеро, но с ними у неё как-то изначально не заладилось – ни общего языка, ни, как следствие, нормального человеческого общения. Так, на уровне: «Добрый день – Спокойной ночи».

Один из них – вечно замороченный сухарь, Брюзга, как для себя обозначила его Лина. Постоянно гудел и ныл по любому поводу и без. Шуток в упор не понимал. Во всём докапывался до сути, но какой ценой! Любому мог мозг чайной ложечкой выесть и, казалось, получал от этого удовольствие. На грани оргазма. Отец Лины таких типов называл не иначе как «пятьдесят две копейки», ибо без учёта у них никогда не оставались никто и ничто, всё было принято к сведению и тщательнейшим образом запротоколировано в тетрадочку. Если Брюзга злился, то заводил всю группу. Не столько ему самому была противопоказана работа в команде, сколько самой команде было вредно общение с ним. В общем, если у Брюзги и были способности, то использовать их нужно было строго в одиночестве.