Я представил себе того недоумка из Ньюхейвена, навострившего уши, чтобы лучше меня слышать; перед ним возникла огромная неясная тень и поглотила его. Не успел я задуматься, где я видел эту рожу, как ответ сверкнул вспышкой молнии. Усатый человек из Дьепа, чье лицо было мне до боли знакомо, – теперь я узнал его! – это же Мак Суэйн![121] Большой Злой Волк, а Чарли играл Самсона-Борца! Вот и все! Я только хотел привести в порядок свои мысли. Et bon voyage. Bon voyage à tout le monde!

8 ноября 1935 г.

Уважаемый Ф.!

Вы были очень любезны, давая мне столь подробные ответы. Однако у меня такое ощущение, что вы пытаетесь сбить меня с толку. Похоже, для вас непреложная истина, что я безоговорочно уверен в вашей якобы эрудиции, а посему принимаю на веру все, написанное вами о Гамлете. Тут вы ошиблись дважды. Во-первых, я подвергаю сомнению всякую эрудицию, в том числе и вашу. А во-вторых, ваше письмо не содержит ни намека на эрудицию. Когда я задаю вам простые и прямые вопросы, то цель этих вопросов – узнать, что вы сами думаете о Гамлете, а не что вы знаете о том, что думают о Гамлете другие. Настоящий эрудит среди нас, как вам еще предстоит рано или поздно узнать, – это маленький Альф. Задайте ему вопрос, и он проведет остаток жизни в библиотеке, чтобы найти ответ. Нет, я не хотел выяснить всю подноготную «Гамлета», а вы именно это попытались сделать, мне нужно было лишь изложение вашей собственной реакции. Но, вероятно, такова ваша манера по-гамлетовски отвечать на вопросы. Я подозреваю, что вы просто гоните строку…

Там не менее ваши ответы побуждают меня предоставить вам более ясную картину моего собственного впечатления о Гамлете, поскольку, как я уже объяснил вам ранее, исходного Гамлета (то есть шекспировского Гамлета) ныне поглотил общеупотребительный Гамлет. Что бы там ни имел в виду Шекспир, нынче это уже никому не интересно и совершенно не важно, это лишь отправная точка, не более. Как бы ни был слаб тезис принца Альфреда об «объективности», тем не менее подобные критические мысли приходят на ум и мне самому, например, мысль о том, что Шекспир был кукловодом. И со своей стороны я осмеливаюсь, к невежеству прибавив безрассудство, утверждать, что только благодаря этому умению Шекспира «дергать за ниточки» его произведения обрели такую универсальную популярность. Эта популярность, так же как и популярность Библии, прибавлю я в скобках, основана на вере и на незнании предмета. Просто никто больше не читает ни Шекспира, ни Библию. Все читают «о Шекспире». Критическая литература, возведенная на его имени и произведениях, куда более плодотворна и вдохновляюща, чем собственно Шекспир, о котором, похоже, по большому счету никто ничего и не знает, сама его личность – тайна. Хочу обратить ваше внимание, что о других писателях прошлого такого не скажешь, особенно о Петронии, Боккаччо, Рабле, Данте, Вийоне и т. п. Зато это справедливо по отношению к Гомеру, Вергилию, Торквато Тассо, Спинозе и проч. Гюго, этого великого французского бога, в наши дни читают только недоросли, как ему и положено. И английский бог – Шекспир – нынче тоже читается теми же недорослями, ибо входит в школьную программу. Взяв его в руки позднее, вы почувствуете, что почти не в силах преодолеть предубеждение, которое привили вам школьные учителя тем, каким образом они его вам преподнесли. С их подачи Шекспир стал всего лишь напыщенным, дутым гигантом, этаким священным быком для англичан. Нехватку глубины они компенсировали, добавляя ему фальшивого объема, однако отовсюду так и торчат бутафорские набивные подушки.

Но я, как уже говорил, хочу предложить вам кое какие собственные раздумья о Гамлете, правда, раздумья несколько спутанные, зато честные. Не сомневаюсь, что если бы по всему англоязычному миру устроили опрос на эту тему, то и тогда бы мало что прояснилось. Начну с того, что опущу первое прочтение, которое было принудительным и, par consequent[122], совершенно безрезультатным (если не считать стойкого отвращения к предмету, которое с годами переродилось в пытливость археолога, если можно так выразиться). Таким образом я хочу сказать, что на сегодня мне куда интереснее услышать, что мистер Икс (мистер Никто) скажет о Гамлете или об Отелло, Лире, Макбете, нежели узнать, что скажет какой-нибудь ученый-шекспировед. От последнего я не узнаю абсолютно ничего – в его писаниях скука смертная. Но именно у тех, кого я называю «Никто» и к которым причисляю и себя, я учусь всему.

Как бы то ни было, некоторое время спустя после окончания школы въедливость и неутолимая любознательность моего шотландского друга – Билл Дайкер его звали – пробудили и во мне интерес к Гамлету. Однажды вечером, после долгой дискуссии на тему «Шекспир и его предполагаемое мировое значение», мы пришли к обоюдному согласию, что хорошо бы перечитать его снова. Остаток вечера мы также посвятили обсуждению вопроса, на которую из пьес налечь первым делом. И, как вы, наверное, замечали, едва возникает подобный вопрос, этой пьесой почти неизбежно оказывается «Гамлет». (Вот опять поразительнейшая вещь для меня – зацикленность на одной пьесе, как будто, чтобы узнать Шекспира, нужно во что бы то ни стало прочесть именно «Гамлета». Гамлет! Гамлет! Почему вечно Гамлет?)

Итак, мы его прочли. Мы заблаговременно назначили дату, чтобы встретиться и обсудить пьесу в свете наших индивидуальных впечатлений. Ну что ж, в условленный вечер мы встретились. Однако так случилось, что у друга моего Билла Дайкера на тот же вечер было назначено свидание с одной женщиной где-то на окраине города. Женщиной она была необычной, и, возможно, это отчасти оправдывает перенос нашей дискуссии о Гамлете. Она принадлежала к литературной среде и не имела возможности наслаждаться обычным половым сношением, поскольку «все у нее было слишком маленькое». По крайней мере, именно так мне объяснил мой друг Дайкер. Я помню, как дождливым вечером мы отправились пешком по Бродвею и где-то в районе Сороковой подцепили шлюху. (Дело было перед войной, тогда проститутки еще промышляли на улице и днем, и ночью. Кабаки тоже были на каждом шагу.) Самым странным в этой встрече – представьте себе совпадение – было то, что эта шлюха тоже имела отношение к литературе. Прежде она сочиняла для бульварных листков, да дело не заладилось. А до этого она работала «красоткой кабаре» в городке Бьютт, что в Монтане. Вполне естественный путь: начать с литературы и двигаться дальше. И еще в тот вечер под мышкой у меня оказалась книга под названием «Эзотерический буддизм»[123], в тот период своей жизни я его выговаривал по слогам: «э-зо-те-ри-чес-кий». Естественно, мне было совершенно невдомек, о чем там речь. Видимо, эта книга была одной из тех, которые рекомендовал своим читателям Брисбейн[124] (я в те времена вознамерился читать только «самое лучшее», расширяющее интеллект). Конечно, очень скоро все наше внимание сосредоточилось на шлюхе. Ирландских кровей, томная и соблазнительная, она, как водится, была наделена даром болтливости. Вдобавок она была склонна к догматизму. Мы и сами были догматиками. В те дни догматиками были все. Могли себе позволить эту роскошь. Когда по ходу дела мы вспомнили о первоначальной цели, шлюхе, разумеется, не понравилось, что мы собрались на свидание с женщиной, обладающей малоприятными особенностями, каковые я описал выше. Более того, шлюха нам не поверила. Она заявила, что это неслыханная история. Еще наша спутница предположила, что женщина эта – нимфоманка, и попала в точку, как мы убедились впоследствии. Ситуация сложилась весьма деликатная. Настало время действовать! Однако действия подразумевались как раз такие, на которые мы были неспособны, даже в те дни. Это скорее касалось моего шотландского друга, чем меня самого. Он обладал тем, что именуется «здравомыслием», – мог долго разводить турусы на колесах, да так ни за что и не зацепиться в итоге.