«Пока еще, – пишет Кайзерлинг, – лишь немногие понимают степень, в какой путь исторического процесса это явление, напоминающее контрапункт в музыке. Как раз потому, что ныне состоялось неслыханное до сих пор торжество масс, мы быстро и безоговорочно входим в аристократическую эпоху. Как раз потому, что количество сегодня является решающим фактором, качественная воля скоро станет значить гораздо больше, чем когда-либо прежде. Как раз потому, что человек сейчас, как кажется, является всем, основные решения скоро станут приниматься малым кружком. Они, и только они одни, подобно Ковчегу при Потопе, станут на страже будущего.

По этой причине мы, спиритуалисты, должны сознательно принимать контрапунктное отношение ко всему, что происходит сегодня. Пусть культура легковесности накроет землю подобно потопу. Век, чей день в прошлом, ныне же в нем потонет. Мы не будем волну останавливать. Давайте признаем тот факт, что еще долгое время в будущем все, что у нас на виду, и прежде всего государство, будет служить процессу ликвидации. Но в то же время давайте гордо осознавать другой факт, что ныне все зависит от тех, кто держится в стороне, кто в официальном плане не выделяется и неразличим многими. Будущее принадлежит им».

Среди нас есть плотоядные, те, кто все более и более захватывают власть по мере продвижения к горизонтам будущего. Призванные ускорить коллапс, ожидающий уже умерший мир, они гальванизируют мертвую молодежь мира, возбуждая в ней временный энтузиазм. Молодежь повсюду призывают под современные флаги: как и в каждую эпоху, молодых готовят для ритуальной бойни. Во имя идеалов! Во имя священных идеалов! Во имя идеалов демонов скоро спустят с цепи, и всем прикажут набрасываться друг на друга и выгрызать глотки. Все так же мило, как может быть. Под знаком СМЕРТИ все стороны, все силы втайне сговариваются на общее дело. Смерть: вот самая реальная цель и самый реальный позыв. Всякий засомневавшийся в том, что мы еще сможем избежать этого праздника, будет признан буйнопомешанным. В глупой одержимости смертью сюрреалисты не отличаются от всех других. Мы все падем вместе: краснорубашечники, чернорубашечники, пацифисты, милитаристы, дадаисты, сюрреалисты, нонконформисты, все виды «ников» и «истов». Вниз в бездонную яму.

А теперь, дорогие друзья, дорогие бельгийцы, шведы, японцы, голландцы, британцы, французы, американцы, родезийцы, артурианцы, кроманьонцы, неандертальские сюрреалисты, теперь наступило время схватиться за самый удивительный доисторический хвост, какой когда-либо влачился по грязи в бесчисленные столетия. Хватайте его, если сможете, и, спасая свою жизнь, машите им изо всех сил. У вас еще есть один шанс на миллион, и я желаю вам удачи, несчастные окровавленные бедняги!

Итак, мне захотелось вновь хотя бы ненадолго оказаться среди людей, говорящих по-английски. Ничего не имею против французов, напротив, в Клиши я наконец-то обрел подобие собственного дома, и все было бы чудесно, не дай моя семейная жизнь трещину. Жена обитала на Монпарнасе, я перебрался к своему другу Фреду, снимавшему квартиру в Клиши, неподалеку oт Порте. Мы решили расстаться: она собиралась вернуться в Америку, как только появятся деньги на пароходный билет.

Дальше – больше. Мы распрощались, и я решил, что на том все и закончилось. Как-то раз я заскочил в бакалейную лавку и ее пожилая владелица доверительно сообщила мне, что недавно заходила моя жена с каким-то молодым человеком и что вышли они, солидно отоварившись, записав расходы на мой счет. Вид у дамы был несколько растерянный и встревоженный. Я успокоил ее, уверив, что все о’кей. И действительно, все было о’кей, ибо я знал, что денег у моей благоверной не было, а жену, даже бывшую, нельзя морить голодом. На ее спутника мне было решительно наплевать, это был один педик, который просто пожалел ее и, как я понял, на время приютил. В общем, все о’кей, кроме того, что она все еще в Париже, и бог знает, насколько это затянется.

Через пару дней она забежала к нам пообедать. Ну и что? У нас всегда найдется что пожевать, а на Монпарнасе среди подонков, у которых ни гроша за душой, пожрать было попросту не у кого. После обеда у нее началась истерика. Она заявила, что мучается от расстройства желудка с тех пор, как мы расстались, и что виноват в этом я, что я пытался отравить ее. Провожая ее до метро, я не проронил по дороге ни слова. Я буквально кипел от ярости и обиды. Она тоже помалкивала, от греха подальше. На обратном пути я решил, что это вожделенная последняя капля и что теперь-то уж она наверняка никогда больше не появится. Это же придумать! Я ее отравил! Ну что ж, Господь ей судья. Она сама поставила все точки над i.

Шли дни. Вскоре я получил от нее письмо, в котором она просила немного денег, чтобы заплатить за квартиру. Похоже, она рассталась со своим педиком и вернулась в тот задрипанный отельчик на задворках Монпарнаса. Я не мог так сразу выложить требуемую сумму, у меня самого ничего не было, поэтому решил пару дней повременить и лишь после этого пошел к ней, чтобы все уладить. По дороге меня догнала пневматичка, где сообщалось, что моей бывшей до зарезу нужны деньги, иначе ее выставят на улицу.

Будь у меня хоть какая-то наличность, ей не пришлось бы так унижаться, но в том-то и загвоздка, что их не было. Но она не поверила мне. Даже если это так, возмутилась она, разве не могу я у кого-нибудь одолжить, чтобы вытащить ее из этой задницы? В общем-то она была права. Но я не умел занимать большие суммы. Всю жизнь выпрашивал какие-то крохи, подачки, чувствуя себя счастливым, если удавалось что-нибудь получить. Похоже, она напрочь забыла об этом. И это естественно, ведь ей было стократ хуже, чем мне, занимать всегда неприятнее, нежели одалживать. Но следует отметить: случись нам вдруг поменяться местами, деньги не замедлили бы появиться; она всегда умела их раздобыть для меня и никогда для себя.

Воображение рисовало мне картины одну гнуснее другой. Я казался себе вошью. И чем дальше, тем больше у меня опускались руки. Я даже предложил ей вернуться, пока она не сможет уехать. Она, естественно, даже слышать об этом не захотела. Хотя почему – естественно? Вконец запутавшись, я уже не знал, что естественно, а что нет. Деньги. Деньги. Всю жизнь передо мной всегда стоял вопрос денег. Видимо, я не способен разрешить эту проблему, да никогда особо и не пытался.

Какое-то время я метался, словно крыса, угодившая в капкан, и тут меня осенила блестящая идея. Я сам уеду! Легчайший путь к решению проблемы – уход со сцены. Не знаю почему, но я собрался в Лондон. Предложи мне кто-нибудь замок в Турене, я бы отказался. Непонятно, с чего мне так приспичило в Лондон, но никакая сила уже не могла заставить меня переменить решение. Объяснял я это тем, что ей никогда бы не пришло в голову искать меня в Лондоне. Она знала, что я ненавижу этот город. Но истинная причина, понял я позднее, крылась в том, что мне захотелось побыть среди людей, говорящих по-английски; сутки напролет слушать английскую речь и ничего, кроме английской речи. Мне казалось, что в Англии я буду как у Христа за пазухой. Я пошел по пути наименьшего сопротивления и загорелся желанием окунуться в английскую среду. Видит бог, ситуация, в которой приходится либо самому говорить на чужом языке, либо слушать других – ибо при всем желании не заткнешь же себе уши! – что это, как не разновидность утонченной, изощренной пытки? Ничего не имею ни против французов, ни против их языка. До тех пор, пока в моей жизни не появилась моя бывшая жена, я жил как в раю. Но в один прекрасный день жизнь прокисла, как прокисает забытое на столе молоко. Я поймал себя на том, что злобно бормочу себе под нос какие-то гадости про французов и особенно про их язык, что в здравом рассудке было мне абсолютно несвойственно. Я знал, что виноват во всем лишь я один, но от этого знания становилось только хуже. Итак, в Лондон! Отдышусь слегка, а когда вернусь, бог даст, ее уже здесь не будет.