Так чему же я стал свидетелем на этом празднике Подсознания? Что именно мастера неисследованного царства извлекли из глубин? Во-первых, части тел, на которые мы смотрим без содроганий только в лавке у мясника. Я видел внутренности, вырванные и размазанные в экстравертной манере на хилой основе костей и кожи. Голодные, вгрызающиеся друг в друга внутренности человека, прежде скрытые от взора, презренные, оклеветанные, игнорированные, оскорбленные. Выступая на передний план со смелой уверенностью, кровавые и истеричные, хотя чудесным образом кровавые и истеричные, они сплетали свою легенду на подморожен-но-влажных стенах Версаля. Среди этих истерических глубинных фантомов я чувствовал себя абсолютно как дома. Я чувствовал себя в тысячу раз уверенней, чем в лавке у мясника или в вестибюле ритуальных услуг на похоронах. Я плавал среди них в сгущающихся сумерках в настоящем экстазе. Конь Дали с моторизованными половыми органами гораздо более реален, чем сама реальность, да простит мне этот оксюморон педантичный читатель. Этот конь с женской головкой, моторизованным сексуальным органом, заимствованным у Дарвина, Эдисона и фирмы „Фрейд и Компани Инкорпорейтед“, мифологические и атавистические останки и фрагменты, крючок с наживкой, подобно шпоре, загнанной в прямую кишку, цвет и запах последней, спровоцированная ими ностальгия (вспомним Трою, Буцефала, Миноносец, Городской Рабочий Музей, Лао-Цзы, Месонье, Гелиогабала, Монтесуму, Избиение младенцев, Озерную фею – этот список неполон), несочетаемые и аномальные части, разрушительное чувство абсурда вместе с ощущением пространства, которое отсутствует и все же вас пожирает, все это: секс, чепуха, отрава, ностальгия, гипотеза Дарвина и электрические световые лампочки, освещающие дешевые аркады и статуи, забытые и потому еще не опрокинутые, создают вместе тотальность реальности, такой соблазнительной, что хотелось бы войти в раму картины, сложиться в ней и умереть. И если, дорогой друг, как вы однажды заметили, шествуя к центру по улице Гёте, написать в красках Подсознание невозможно, да и не нужно, тогда, пожалуйста, примите от моего имени эту репродукцию Подсознания, которая послужит вам, пока личный состав еще не набран и траншеи не соединены между собой. Все это, пожалуй, даже не представление Подсознания, а изложение мотивации его существования. И еще позвольте добавить, что, если между Идеей и ее Представлением существует такая нерушимая связь, мы можем без страха и упрека выбирать из них то, что нам больше нравится, произвольно очередность меняя.
Точно так же, как в древние времена христианский миф крепко держал художника за яйца, чтобы тот не писал ничего, кроме мадонн, ангелов, демонов и прочего, так и ныне, как мне представляется, на картинах сюрреалистов мы знакомимся с эмбриональным выводком, своего рода икрой, из которой выведутся будущие ангелы, демоны, мадонны и прочее. Я вижу некую туманную связь между банкротством сознательных интеллектуальных сил (безумием настоящего мира) и возникновением великой новой империи тьмы (безумием мира будущего), которая, требуя своего исследования и картирования, оживит рецепторные силы человека настолько, что он сможет смотреть на мир с возобновленным восторгом и свежим зрительным восприятием. Я вижу в этой связи желание спустить раздутую абстрактно-материалистическую вселенную научно-ориентированного человечества, стремление заполнить щели в „дырчатой“ концепции Природы[108], чтобы мы могли жить в случае необходимости на пространстве, не большем, чем камера для буйнопомешанных, и в то же время чувствовать себя заодно с остальной вселенной. Художник ныне наносит первый слой своей картины на туго натянутое ученым полотно, о предназначении которого последний забыл. Да и весь мир почти забыл, для чего оно предназначается. Об этом забыли даже сами художники или, во всяком случае, большинство из них. Хотя некоторые уже принялись наносить на него первый приятнейший слой подсознательного, закрывая им некоторые из наиболее зияющих „дырок“.
Я возвращаюсь снова к великим первооткрывателям, таким как Зигмунд Фрейд, мистик Юнг и прочим, и утверждаю: они вовсе не стремились к созданию методов психоанализа или даже обоснованию научной или философской теории. Ничего подобного. Они предлагают нам только самих себя. Мы должны видеть в них образцы возможностей, которыми наделены каждый из нас и все мы в целом. Стирая с себя черты докторов, ученых, философов и теоретиков, они пытаются показать нам чудесную природу человека, а также гигантские возможности, открытые перед ним. Им не нужны ученики и истолкователи, они их не ждут – они указывают нам путь. Нам следует, говорю я вам, отвернуться от их теорий, – их-то следует расколотить вдребезги. Их теории не нужны. Пусть каждый обратит свой взгляд внутрь и посмотрит на себя с восторгом и уважением, с пиететом и глубоким раздумьем, пусть установит свои законы, выдвинет свои теории, окажет свое влияние, разобьет своего врага, сотворит свои чудеса. Примерьте на себя роль художника, целителя, священника, короля, воина, святого! Никакого разделения труда. Давайте соберем вместе все рассеянные элементы индивидуальности. Давайте соберемся!
Религиозный вождь, подобно психоаналитику, пробуждает в людях „Оно“, великий и несознаваемый пласт и основу человечества. Заставляя людей воспринимать отдельность субстрата, этого братства ниже пояса, этой, так сказать, скрывающейся в нас человечности, он приводит в движение противоположную силу – божественность. Если нарисовать психологическую схему человеческого сознания, своего рода график, то получится нечто вроде айсберга, на одну треть видимого и на две трети под поверхностью моря, ниже порога восприятия. Что отличает большие айсберги от маленьких – это высота и глубина; мера одного – это мера другого. Та же сила, что поднимает айсберг выше над водой, дает ему более глубокую, чем у других, осадку. Уединенность – это показатель глубины. Так какой же смысл психоаналитикам упирать на адаптацию к реальности? Какой реальности? Чьей реальности? Реальности Изначального айсберга или айсбергов X, Y, Z? Мы все плаваем в океанских глубинах или в стратосфере. Некоторые ныряют чуть глубже, другие взбираются выше – но мы всегда в воде или в воздухе, всегда в реальности, даже если это реальность совершенно безумная. Психоаналитик исследует реальность глубин, религиозный вождь – духовную реальность стратосферы. Правильных результатов ни тот, ни другой не дает. Оба, в страстном поиске истины, картину реальности искажают. Художник не заинтересован в истине или красоте как таковых. Художник выправляет искаженную картину реальности потому, что он совершенно беспристрастен. Его видение обходит препятствия с фланга, не растрачиваясь на лобовые атаки. Его труд, выражающий его личную борьбу за адаптацию к реальности собственного изготовления, суммирует все другие подходы к реальности и придает им смысл.
Сам по себе опыт не имеет ценности, и идея сама по себе не имеет ценности. Ценность и тому и другому придает их пластическое совместное сопряжение. Короче, мы никогда от наших болезней (физических или умственных) не излечимся, мы никогда небес (реальных или воображаемых) не достигнем, и мы никогда от наших порочных, упрямых инстинктов (какими бы они ни были) не избавимся. В идейной же сфере лучшее, на что мы можем рассчитывать, это философия жизни (но не наука жизни – понятие само себя отрицающее), а в области опыта мы полнее всего реализуем себя, прожив сполна положенное нам природой (а не данной нам культурной парадигмой). Высшая цель человека как философа – постичь систему, осуществить синтез, охватить жизнь поэтически; главная же и высшая цель человека как животного – полностью реализовать свои инстинкты, повиноваться им, исполнять их волю. Поскольку человек не может жить как дикарь или полудикарь и мыслить как бог или даже лучше, чем бог, он будет страдать. Он будет прописывать себе лекарства, создавать правительства, религии, придумывать терапию. И всем его поведением будет руководить только одно – страх смерти. Если бы человек мог преодолеть его, он жил бы как бог или как зверь. Страх смерти создал космогонию меньших боязней, мучающих нас тысячами разных способов. Мы постоянно заняты преодолением мелких страхов, незначительных недомоганий. Именно они, как мы знаем, придают жизни повседневную мелочность. Чем крупнее личность, тем больше упрощения, тем шире диапазоны, сильнее напряжения, резче полярность, шире смачность и интенсивней жизнь. Можно изолировать страх и противопоставить ему великую симфонию жизни. Или можно не признавать его, каждодневно всю жизнь выступать против страха в тысяче мелких сражений и получить в результате выдохшееся мясное крошево, которое большинство людей предпочитает иметь за столом, вместо питательной и свежей еды».
