Искусство, каким я вижу его, это выражение пропасти, десинхронизации: это проекция всеобщей картины развития индивидуального из всеобщего. Человека против вселенной. Пожалуйста, отметьте: против! Произведение искусства, поэма – это символ расположения человека по широте и долготе, его темпорального расположения во времени и пространстве.
Аннулирует ли эту картину психоанализ, революция или еще что-нибудь? Является ли понимание целью самой по себе или понимание есть результат побочный? Хотим ли мы более тесного согласия между художником и коллективом или же возрастающего между ними конфликта? Хотим ли мы, чтобы искусство было более коммуникативным, или же мы желаем сделать его более плодотворным? Хотим ли мы, чтобы каждый становился художником, тем самым уничтожая художество? По-видимому, любой великий деятель искусства подсознательно изо всех своих сил пытается его уничтожить. Я хочу сказать, что таким образом он отчаянно стремится разрушить стену между ним и остальным человечеством. Но не во имя человеческого братства, потому что в глубине души он (подобно Магомету, Будде, Христу и Тамерлану) тиран, но в надежде найти выход в какое-то более быстрое и зримое царство человеческого опыта. Он борется не за то, чтобы изолировать себя от собратьев-людей, поскольку как раз сама его изоляция и подвигает его на творчество, но скорее за то, чтобы освободить себя от отношений с собратьями-людьми, от ложных отношений с природой и со всеми объектами, которые окружают его. Искусство – это только одно из проявлений его творческого духа. Что показывает в своем произведении каждый великий художник, так это желание вести более богатую жизнь; само его творчество – это лишь описание, как бы намек на эту возможность. Самый злостный выпад против художника – это буквальное понимание его слова, восприятие его произведения как исполнения задачи, а не открытия нового горизонта. Да Винчи, задевающий нас больше, чем любой другой художник, оставивший после себя столь много неоконченного… к счастью!.. оставил нам символ этого желания в том поднятом указательном пальце, который говорит нам более лаконично, чем знаменитая улыбка Моны Лизы. Да Винчи был предшественником тех анатомов души, что выступают сейчас на передний план с мегафонами и усилителями.
Вклад Фрейда в дело человеческого просвещения (как гласит глупейшая формулировка) одновременно творческий и анархический, соответствующий его расе и темпераменту. В нем тот же дух бескомпромиссности, как и в его предшественниках, то же сухое, монотонное, светлое качество пустыни, геометрической линии, теоремы, аксиомы – и, естественно, золотой гипотезы. Начало Абсолюта в его крови. Дотошная честность, жесткая педантичность, унылая живость, в которых нет ни радости, ни чувственности. Неспособный к согласию с миром (то есть к философии тогдашнего дня), он перевернул мир вверх ногами. Он создал художественное творение, помогавшее скоротать время. Оно способствовало, если так позволительно выразиться, не его адаптации к миру, а адаптации мира к его мечтаниям. Его теория психоанализа является произведением искусства, подобным любому другому произведению искусства, и в качестве такового оно вело чисто изолированное существование. Истина, содержащаяся в нем, непередаваема. То, что произойдет завтра во имя святого дела, может иметь мало общего или вообще не иметь ничего общего с его творением. Даже Гитлер, по слухам, хотел использовать его в собственных целях, точно так же, как астрологию. Творение Фрейда имеет чисто эстетическое значение. По мере того как он тихо приближается к могиле, он не только честно сомневается в будущем, но целиком и полностью пессимистично к нему относится. Он по-своему тоскливо вопрошает в ходе построения своих теорий и, можно сказать, сомневается в эффективности результатов своих исследований. (Не правда ли, есть что-то юмористическое в том, что он, старый и мудрый филин, никогда не позволял себе продумывать свои теории до конца?) Однако универсальных средств не существует! Настолько-то это верно. И если в конце концов великому Зигмунду Фрейду случалось запутаться в своей собственной творческой лжи, разве будем мы оспаривать факт того, что тысячи людей, наивно поверивших в эффективность его терапии, обрели большее удовольствие от жизни? Перевернув мир с ног на голову, я думаю, Фрейд более чем кто-либо поразился тому, что обнаружил тенденцию мира оставаться все в том же предписанном ему положении. Последователи Фрейда, как и вообще любые последователи, пытаются поставить мир обратно на ноги. Но такова уж роль всех последователей – предавать своего учителя. Мораль этого такова: как бы ни был велик учитель, мир не может пребывать в перевернутом с ног на голову положении постоянно.
Так было и так навсегда пребудет, что в мире были и есть те, кто называет себя целителями, также как всегда будет существовать каста священнослужителей, каста пророков, каста воинов, каста королей и каcта поэтов. В наше время интерес к физическим болезням на спаде. (Важность, которую придают хирургии, лишь одно из многих доказательств этого факта.) Наш мир страдает от болезней духа – психических расстройств и неврозов того или иного порядка. Точно так же, как литература временами меняет свое поэтическое начало на просодическое, точно так же преобладание физических болезней сменяется на большую распространенность ментальных с неизбежным появлением новых гениев, обнаруживающихся среди духовных целителей. Всё, чего требует творческая личность, – это новое поле для применения своих сил. Используя их, еще темные, всего только нарождающиеся, они творчески будут преображать действительность, внедряя в мир новую идеологию, новый жизненный набор символов. То, чего желает коллективная масса, – это конкретная, видимая, осязаемая субстанция… которую составляют теории Фрейда, Юнга, Штекеля и прочих. Их будут обдумывать, пережевывать, рвать на куски или бить перед ними лоб. Тирания всегда проявляет себя наиболее эффективно под видом освободительных идей. Тирания идей – это просто-напросто еще одно словесное выражение власти немногих великих личностей.
Мы обнаруживаем широко распространенный параллелизм между религиозными фигурами прошлого и психологами современности. Основополагающая идея – это спасение, называется ли она „поисками Бога“ или „адаптацией человека к реальности“. („Разве нельзя преуспеть в систематизации беспорядка и тем самым способствовать полной дискредитации мира реальности?“ – спрашивает Дали.) Когда символы, при помощи которых человек соотносит себя с вселенной, исчерпываются, он должен волей-неволей найти новые, актуальные, которые реинтегрируют его во вселенной. Этот процесс, который состоит в осцилляции, можно назвать микро-макрокосмизмом вселенной. Соответственно тому, в какую сторону отклоняется в данный момент маятник, человек либо становится самим собой, либо Богом, либо превращается в мусорный хлам. Ныне мир становится настолько искусственно раздутым, что Бог сжимается полностью. Исследование подсознания, которое наблюдается сейчас, является признанием банкротства духа. Когда мы почти достигли Абсолюта, когда мы не можем более влиять на него или быть вместе с ним, мы нагнетаем внутрь воздух… и вновь устанавливаем относительное равновесие.
Не так давно на показе „сюрнезависимых“ в Салоне я испытал потрясающее чувство, убедившись, как современный человек стремится исследовать еще никем не нанесенный на карту мир Подсознания. Я имею в виду сюрреалистическую часть выставки. Время было послеобеденное, странное, темное, туманное, зловещее. Я как будто попал в атмосферу раннего Средневековья, когда знаки и предзнаменования так часто наблюдались на небесах. Зловещие, они всегда появлялись в полдень. Я посетил большой зал выставки примерно часам к четырем. Огни еще не были зажжены, чудеса происходили в полумраке. Экспонаты проплывали мимо будто в океанических сумерках. Оглянувшись, я обнаружил в огромном зале только трех посетителей. Переходя из зоны в зону, словно по дну океана, я через некоторое время обнаружил, что остался единственным посетителем. Темнота все более сгущалась. Мне приходилось приближаться к картинам вплотную, чтобы хоть что-нибудь на них различить. Неожиданно мне показалось очень странным, что в громадной галерее с сотнями картин совсем нет зрителей. В шутку, к которой примешивалась доля отчаяния, я вполголоса самому себе заметил: „А ведь ты здесь единственный посетитель, и этот показ устроен именно для тебя!“ Незамедлительно в моем мозгу появилась мысль: а ведь это правильно, что ты появился здесь и что только ты можешь высказать не звучавшую прежде оценку. Через некоторое время я вижу: следом за мной бродят смотрители, также рассматривающие картины… кажется, они смотрят на них с более чем обычным интересом. Я внимательно наблюдаю за ними и, поверите мне или нет, замечаю, что больше всего внимания они уделяют сюрреалистической живописи. Так, может быть, эти роботы, восприятие которых на фиг никого не интересует, может быть, эти полоумные и я сам – это истинная настоящая аудитория сюрреалистического показа! Отлично! Во всяком случае, я воспринимаю этот факт как значимый, символический, если вам угодно. Не только отсутствие толпы, но также заморозки и туман… и полное отсутствие освещения. Можно запросто вообразить, что страну опустошила эпидемия и лишь несколько монашествующих душ, включая смотрителей и меня, остались, дабы насладиться достижениями исчезнувшей цивилизации. Затем у меня возникает вопрос. Эти образцы сюрреалистического искусства – принадлежат ли они нашей исчезнувшей цивилизации, забытые еще до того, как получили известность, или же они из эпохи еще не начавшейся и потому невидимы для обычного зрения? А вот если бы Дали захотел возвратить себе своего замечательного усыпленного эфиром коня, смог бы этот конь в результате осмысленных действий или же небрежения пройти через метаморфозу, которая до того удивила бы каждого, что была бы воспринята как происшедшее в природе настоящее чудо. Что было бы, если бы конь внезапно отделился от рамы и ухитрился спрятаться в качающейся наверху люстре? А вдруг бы все обнаружили, что это был настоящий конь, только чуточку ненормальный, которого художник Дали усыпил, чтобы намазать его на полотне? Как бы влажность и плесень подействовали на коня, вот что я имею в виду? В моем мозгу быстро пронеслась вереница подобного рода загадок.
