«Постарела липа…» Постарела липа, да и я не молод. Всем ветрам открыта, пробирает холод. А стоит и дюжит, лишь кора морщинит, потому что нужен дух её лощине. Потому что корни соком напитали, что б жила на воле, хоть и листья спали, Хоть они слетели — новые родятся. На лесной постели можно разгуляться. Но стареет липа. Я и то не молод. Всем ветрам открыта, пробирает холод. Но живём и можем, но живём, не тужим. Каждый что-то должен и кому-то нужен. Русь осенняя Рыжеет осень постепенно, снимая зелени окраску, и принося в леса на смену всех красок лиственную сказку. Задует ветер, оживляя едва прилёгший на земь лист, и вот уж их несётся стая. Ты не мешай. Посторонись. Они танцуют, и понятно: у них веселье началось. Им так приятна неопрятность, растрёпанность осенних кос. Кружатся, вьются и хохочут. Не удержать веселья прыть. И кто же с ними не захочет в обнимку тоже закружить? Но стихло. Только раз последний прорвался ветер в лес и сник. И словно осени наследник, шурша листвой, идёт лесник. Кружились листья не напрасно. Леса в порядке и поля. Разнообразна и прекрасна ты, Русь осенняя моя. «Лесные щёки пожелтели…» Лесные щёки пожелтели, пунцовой краской налились, и пролегли густые тени, устало опускаясь вниз. Осенний лес стареет быстро. Всё реже птичьи голоса. Лишь кое-где порою выстрел взгремит, и скатится роса. «Люблю октябрьское море…» Люблю октябрьское море: ещё и солнце жаром пышет, а ветер в облаках узорно стихи пером осенним пишет. Нечётки рифмы, неспокойны, в свободный стих плывут лениво, как будто в чистом поле кони прядут по ветру белы гривы. И также катится неспешно волна, поплёвывая пеной, средь волн других гуляет пешкой, на берег выйдет королевой. Взметнётся к небу полным ростом и плечи голые расправит, чтобы, шипя, согнуться грозно… Малыш, смеясь, бегом уж к маме от набегающей стихии, что догоняет языками, и тянет силою нехилой, смывая почву под ногами. Но нет волны: в песке растаяв, вернулась к сёстрам в глубину, и ступни ног, следы оставив, к волне навстречу вновь бегут. Здесь Крым, здесь Ялты южный берег. Люблю его в любое время. «Мы далеко с тобой от Родины…»
Мы далеко с тобой от Родины. Она, чем дальше, тем милей, и я твою целую родинку — напоминание о ней. Волос я нежностью касаюсь так, словно это русский лён, что зарождает свою завязь, российским духом напоён. Косу волос в мои ладони я осторожно подобрал, и вдруг почувствовал, как стонет наш свежий ветер средь дубрав, когда колышет на поляне волну зелёных сочных трав, что пряностей заморских пряней, и посильнее всех отрав. Я уронил слезу на груди. Они восторженно белы, как пена моря, что закрутит и скатится с волны спины. Ты шепчешь ласки, будто степи дохнули нежное тепло, и нам постели ветер стелет, а ночь – волшебное стекло. Российской ночью над пригорком луна застенчиво бледна. За ней звезда лучами колко блестит из поднебесья дна. Мы далеко с тобой от Родины. Она, чем дальше, тем милей. И я твою целую родинку — напоминание о ней. «Мы с тобой к тишине приколоты…» Мы с тобой к тишине приколоты. Только белое пламя свечи разрывает темноту твоей комнаты, что-то хочет сказать, но молчит. Тишина разлилась по скатерти среди чашек с кофейной гущей. Я боюсь – вот-вот она скатится, упадёт и тишину нарушит. Тишина на тахте и стуле. От неё никуда не деться. Я бы умер от тишины этой, умер, если бы не колокол твоего сердца. Если бы он не стучал мне в душу, не будил моей крови струи. Без тебя, может, я и струшу. А без сердца твоего бы умер. |
