Ты не думай, это так… Нет, не жалобы. Губы высушил осен —
ний пожар.
А душе – пух небесный прохладный бы и хрустящие тропин —
ки под шаг.
Тишины бы ей – душе, больше нечего пожелать, а дальше —
выше подъём.
Слава богу, что жива, не калечена. Пусть устала, но об этом —
потом.
Убежать из столетнего города, где от лиц не осталось следа,
от бессонницы горячего морока, от толпищ, что снуют в
никуда.
Поспешить… Как когда-то пристанище находили богомольцы
в скитах,
отыщу. И ты, поверь, я не жалуюсь. Жизнь к исходу. Всё дру —
гое – пустяк.
Сквозь жалюзи гармошки шорох листьев, солнце световым по —
током сквозь:
осени последние усилия рассказать о том, что не сбылось.
Мне напомнить явное как небыль: Апеннин дымящийся
каприз,
как Атлантов толпы – плечи в небо, облаков плывущий снеж —
ный бриз.
Легкость мне напомнить ту, что тело обретало и летело сквозь
время и пространство, и хотело раствориться в поднебесье
грез;
слиться во единое с дыханьем ветра, сосен, колкого ковра,
стелющего теплой данью хвою пóд ноги, как будто говоря:
«Осторожно, бережно, тревожась, всматривайся, думай, лепе —
чи.
Как безгрешному младенцу в ложе мысли свои к Богу обрати.
Не печаль себя необоримым, день пришедший век благодари.
С легким сердцем, чутким и ранимым все подарки осени
храни»
И опять сумасшедшая осень, и опять у стихов я в плену —
утра раннего снова бессонница меня лечит от снов наяву.
Вдруг дарует прохладу отечества, наполняет дыханием дум…
только в них мне дозволено встретиться с сентябрём тем,
который люблю:
с петербургской бескрайностью парков, с перепутанно —
стью аллей,
с разноцветием листьев падающих, с грустью долгих рядов
тополей
обнажённых… Иду их садом, не спеша многорукой Невой;
не дыша – длю шаги – на Елагин мост второй – здесь идти не
впервой.
И знакомым до боли, до крика – этим воздухом прелой листвы
вновь дышу… Слышу: «Ну-ка, Иринка, побежали вперегонки»
Мчусь-лечу я быстрее чем ветер, и уже предо мною фасад
стен Дворца… Со ступеней навстречу Львы, что каменный
шар меж лап
держат вот уже два столетия… Я на спинах надёжных их
восседала когда-то в детстве, им шептала: «Давайте дружить».
И, когда неожиданный дождик проливался на Масляный луг,
Трав некошеных блеск под солнцем изумрудною магией дуг
выгибался, качался, смеялся, звал, манил и, казалось, бежал…
Звуки дивные давнего вальса слышу вновь, закрывая глаза…
Вот опять долгожданная осень и опять у стихов я в плену…
Я ещё не проснулась… Так хочется сон продлить. Но, увы, не
могу…
Кислый вкус винограда у поздних моих земляник.
Кислый вкус у вина… И в закрытой квартире прогоркло
масло тёмно-густое из чёрных чудесных олив
в той бутыли, забытой на кухне под солнечным оком.
Сладкий вкус лишь у памяти той, что от самых начал,
позабытый за годы… Но осенью сквозь непогоды
вдруг прольёт бабье лето крепчайшей наливки рябиновой в
чай,
с припасённой на случай травой – полевой прошлогоднею.
Но и он не уймёт – вкус потерь всё острей —
боль в груди, столь привычную мне-одиночке.
Горький вкус на губах… Плотно заперта дверь —
чай давно уж допит. Только осень на лист
точку слёз и потерь проставлять не желает,
земляничины нижет на стебель продолжением из многоточий.
Пью, читая навзрыд…
Ночь не спит. Ночь беззвучна. Бредит, бродит, болит.
Перламутровой раковинкой в складках шёлка луна…
Далеко-далеко кто-то где-то любимой дыханье храни.
Говорю: «Пусть так будет, пусть счастлива будет она!»
Ночь рассыпала звёзды – драгоценных камней
переливы сверкают и вдруг прячутся в смутные волны,
облаков набегающих – кисть – ладонь всё нежнее
по воде тёмно-серой, окунаясь в густеющий чёрный.
Ночь почти за чертой – глухо отзвуком в пропасть летит и
поёт.
