Какое значение мы ему придаём сейчас? Дорог он или безразличен для общества? Удачна ли его судьба? И что получено или убыло, что недополучено в период его шествия по отведённой ему «территории» влияния?

Будучи постоянно у всех на виду, закон о СМИ проявляет себя на удивление ровно, как бы не напрягаясь и не испытывая никаких воздействий. Подчас кажется – он какой-то незамечаемый и словно выпавший из употребления. Даже юристы его не поминают всуе. Никто ни разу не обозначил также ни одной даты от рождения этого первенца новейшей российской публичности, и тем самым были упущены возможности на разные лады запраздновать, что для нашей закоренелой ментальности пасовать перед скукою вообще не свойственно.

Не обязательно видеть тут плохое. Конечно, можно подразумевать упокоение, прозябание, стояние в болоте и по такому поводу рассуждать в огорчительном тоне. А можно иметь в виду плотную подгонку, «приварку» к тому, что вокруг, но не до конца раскрытые резервы – и тем как бы указывать на существенный признак достаточной пригодности документа в целом. В самом деле – за время, с тех пор, как он был принят, цельной переработке он не подвергался, в него были внесены лишь немногочисленные поправки и дополнения, не затронувшие основных пластов.

Также при выяснении странноватой физиономии закона нельзя исключать и факта элементарного везения разработчикам в тот момент, когда его отпускали в свет: они, возможно, сами того не осознавая, случайно попали в нужную «точку», что позволило не обмануть и нас.

Но не всё ясно и при таком подходе.

Что же перед нами? Закон без лица? Оно стёрлось, потерялось? Когда? Или его не было? А, может, это есть предмет права в ещё никем не обнаруженном состоянии «анабиоза»?

Освободиться от неопределённостей будет легче, если учесть обстоятельства, в которых закону пришлось и приходится выполнять свою роль. Как и другим правовым документам, ему с первых его «шагов» не позволено было «отходить» от морали и нравственности, выказываться по отношению к ним безучастным, нейтральным. Тут у него нет никаких отличий перед другими актами права.

Но его манера служения обществу и сама его судьба своеобразны. В соответствии с его особой тематикой он вынужден выставляться на вид и проявлять себя не только сам по себе, но непременно ещё и в окружении двух таких очаровательных дам как свобода слова и гласность. – В людской среде счастливцу в подобной ситуации откровенно завидуют не каждый раз. Если кавалер невзрачен, не вышел статью да ещё и не умён, соседство красавиц для него не обязательно станет возможностью потешить своё честолюбие, а, наоборот, может быть опасно и чревато. Тем, что ему вообще не достанется ничьего внимания.

Наверное и законам добиваться признания через игры на публике не заказано. И не сходной ли причиной капризного «дамского» пренебрежения вызвана та загадочная зыбкая незамечаемость, которою от начала и до сих пор окутан закон о СМИ? Предположить это не грех. А раз так, надо повнимательнее рассмотреть окружение. Может, по нему и ответ станет ближе. – Основательно заняться в самом начале этим «деликатным» и одновременно многозначным «дамским вопросом» будет полезно ещё и потому, что здесь нам сразу предстоит перейти также к «поведению» и к воздействию свободного – главного предмета настоящего исследования.

Из-за рубежа любят нас иногда подразнить. Мол, на таком-то участке мы с нею не в ладах. Ограничиваем, а то и вовсе её отбрасываем. И тем нарушаем требование, которое установлено как столбовой знак теперешней цивилизации. Бывают наскоки и у нас в отечестве: где-то вон там свободы слова нет или вдруг её почему-то не стало, хотя она должна быть. Даже имеются попытки измерить параметры её дефицита.

Те, кому адресованы упрёки, стойко раздражены и выработали привычку нареканиям по данной теме устраивать обструкцию – путём замалчивания или обещаниями дать объяснения. Как правило, скоро инцидент исходит сам собой. Но воспламенить заново препирательство можно в любой момент и по любому, даже случайному факту. В чём дело?

Не в том ли, что свобода слова имеется у нас в «пользовании», но в достаточной мере не пропитана духом юриспруденции? Что это вообще за вещь или субстанция? Как бы надо с нею быть, обходиться? Где получить ответы? – Закон «О средствах массовой информации», в котором ей будто бы должно отводиться место, не даёт их ни в одном предложении или термине, ни в едином слове. Нет и какого-то «смежного» закона, где предмет излагался бы специально. Также не найдётся более-менее близких по данной теме и, что ещё важнее, – пригодных для нашей текущей современности, изысканий теоретиков и мудрецов прошлого.

«Завесу» несколько приоткрывает лишь российская конституция, где говорится о гарантировании свободы слова, но – только и всего. Хотя здесь её значение облечено в довольно простую и достаточно полную формулу правовой нормативности, но принять её и уразуметь, что в ней конкретно принадлежит каждому, для многих не так то легко.

Находят её нередко слишком приглаженной и даже – небрежной: дескать, она допускает положение, когда на обществе можно употребить рядом или вкупе слова произвольного порядка, вплоть до матерщины. Что нередко и наблюдается – как результат именно таких истолкований.

И если нам дают понять, что мы тут ещё как бы не доросли до цивилизации, то не лишне попробовать узнать, о чём должна идти речь.

Не закрепив свободу слова как заповедь через отображение в поясняющем правовом акте прямого действия, мы на самом деле не приняли её в постоянное «хозяйственное» «владение» как нашу совместную, государственную «собственность». Её поэтому нельзя считать величиною и ценностью публичного права; или, если считать, то – не иначе как условно: – произошло всего лишь её более широкое осмысление, «восприятие» – после того как по отношению к процессу проявления свободы слова, как неотчуждаемой от нас потребности рассуждать независимо, свободно (свобода суждений), по разным причинам предпринимались некие насильные массированные действия. Фактически это есть возвращение в право естественное, существующее издавна, где свобода слова оставалась как бы не обозначенной в её семантике или обозначенной нечётко; теперь же, будучи достаточно осознаваема, она приобрела и связанный с этим «индивидуальный» или «родовой» (условный «правовой») «знак», что равно ее размещению в правовом пространстве.

И здесь – главное. – В обществе так обычно происходит со многим естественным.

Мы слышим, видим, дышим, обоняем, испытываем разные чувства и т. д., и всё это для нас жизненно важные потребности, недосягаемые для непрерывного всевременного управления чьей-то посторонней волей; от нашего рождения, коль оно состоялось в гражданском демократическом обществе или куда мы «помещены» обстоятельствами, им надлежит быть только свободными, раз и навсегда; – уже только временное или частичное их умаление оборачивается дискомфортом и потерей проявляемости наших жизненных сил. Ничего кроме, только в ещё большей мере, не могло бы дать и обуздание таких потребностей законом, публичным правом.

И свобода слова является подобной, никому и ничем «не обязанной» сущностью; с той лишь разницей, что если слух, зрение, дыхание и проч. у нас как бы непроизвольно отстранены от сознания и это не замечается, то, наоборот, она всякий раз может быть с очевидностью воспринятой не в «одиночестве», а – через посредство свободы мысли, – там «вызревая» и оттуда заимствуя свой смысловой «наряд». – Притом надо ещё иметь в виду, что свобода слова нисколько не равняется высказанности, то есть – воплощаемости в слове; – в ней – лишь потенциальность этого важного действия.

Данная характерная особенность её нечёткой формы и содержательности, веками представлявшая головоломку для философии, не объяснена и сегодня и в доступном изложении вряд ли будет объяснена хоть когда-нибудь; теперь же мы вполне довольствуемся пока лишь тем, что, по крайней мере, не пытаемся оспаривать сказанного общо, но очень ёмко и доходчиво только по отношению к слову: