Ах да, уже ланч. После ответственных заданий я всегда сплю особенно долго.

Я слабо отмахиваюсь — не нужны мне такие инвалидные геройства с его стороны. Граба же никогда тягловым животным не был, он в повороты не впишется, он всю "тележечку" на клумбу перевернет, он… Да и в конце концов, как он вообще на подоконник забрался, если он еще шесть часов назад на обоженную лапу наступить не мог? Я утомленно закрываю глаза.

Хоть я и не сплю, Та Сторона просверкивает перед моими глазами. Проворачивает образы и сюжеты прямо на фоне ощущения моей руки, сжавшей уголок подушки. Я где-то между Тут и Там, я черно-белая пиксельная картинка без плавных линий и полутонов.

Вдруг дверь ревет, как пациент, которому пришлось усесться в кресло безалаберного стоматолога — врач не выдержал время действия анестезии и впился в десну раньше, чем та онемела.

На пороге стоит Вильгельм. И та самая "тележечка", в которую намеревался впрячься Граба.

Чувствуя себя вполне по-хозяйски, ментор заходит, пододвигает ко мне тележку и плюхается на мою кровать.

— Извини. Я не учел возможных смещений под воздействием карнавалентного поля. То, как ты страдаешь сейчас — это должно было быть моими ощущениями после применения индикатора лжи. Они перескочили на тебя, пока мы висели в промежуточном слое.

Я беру сосиску рукой, обмакиваю в картофельное пюре и откусываю. Мне не до манер. Вильгельм, нимало не стесняясь, ухватывает с моей тарелки ломтик огурца и повторяет с ним ту же процедуру — сначала в облако пышного пюре, потом в рот. Себе, не мне.

Байт шипит и замахивается на него лапой с выпущенными когтями:

— Не воруй! Она устала и голодная!

Вильгельм посылает котику в макушку свинцовый заряд из своих бесчувственных глаз и повторяет операцию с ломтиком помидора.

— Как мы ему скажем? — спрашиваю я.

— Ну как ты сама думаешь? — по тому, как напряглись плечи Вильгельма, я понимаю, что сейчас зайдет разговор о неудобной для него теме. — Давай я сначала попробую объяснить свою позицию тебе, и ты мне скажешь, насколько убедительно она звучит.

Я согласно мычу через картошку.

— Работать охранником в заведениях наподобие подземного дворца Фарейда — самая скучная профессия на свете. Ты не представляешь, как это невыносимо — всю ночь шагать туда-сюда по коридорам, в которых ничего никогда не случается. Я ощущал, что меня наказали больше, чем заслуженно запертых в тюрьму заключенных. Заключенные находятся в перманентно пассивной позиции — государство оплачивает их существование, дает им работу и занятия, заботится о них, как строгие родители о непослушных детях. Я же застрял в промежуточном положении, оказался ак же заперт в тех сумрачных подземных стенах, как и заключенные. Так же мог выйти оттуда только тогда, когда получал на то разрешение начальства. Но я не могупозволить себе расслабиться так, как они — я постоянно вынужден был сохранять бдительность, нести ответственность и следить. Следить за тем, чего не происходит.

Грабабайт заслушался так, что его аккуратная нижняя челюсть с зубками-иголочками плывет вниз.

— Я сходил с ума. Мне нужно было движение, азарт, игра с высокими ставками… И еще этот автомат на боку болтался… Тебе повезло: нож в невидимом кармане реальности совсем не то же самое, что железная тяжесть на боку. Про ботинки я вообще молчу. На униформе экономили, как могли. Одежда была еще терпимой — но обувь… Колодку как будто для деревянной марионетки выпиливали, не думая об анатомии стопы и о том, как каждая ее точка проецируется на органы тела. От того, что черствая беспардонная подошва шаг за шагом давила на деликатные точки, начинали болеть то почки, то позвоночник. Невыносимо, — ментора передернуло. — Фаревд, как и большинство баснословных богачей, в быту оборачивается великим жадиной — особенно по отношению к своим же подчиненным.

— Понимаю, — сглатываю я. — Тебе хотелось деятельности. Из-за заточения в пустоте, где ничего не происходило, у тебя начисто атрофировались все ориентиры, и ты видел вокруг себя одну лишь темноту. Задание убить незнакомого человека давало тебе шанс и размяться, и проявить себя, и — насколько я могу догадываться — получить повышение или поощрение.

— Нет, тут даже не в поощрении было дело, — мотает головой Вильгельм. — Все наши были готовы удавиться за возможность оказаться в водовороте действия. Нам было все равно, по кому стрелять — по чужим ли, по своим ли — лишь бы не перетаптываться с ноги на ногу. И, поверь, те, кто расстались с жизнью по вине своих же напарников, ничуть их в этом не обвиняли и не злились на них.

— Верю, — снова сглатываю я. — Но в любом случае нам надо будет обоим поговорить с Арчи.

— Если что, то не забывай: задание уничтожить Коарга дал тебе тоже я! — напоминает ментор и поднимается с моего одеяла.

Я лениво доедаю картошку — мягкую, как облако, и пухлую, как перина. Проваливаюсь в глухой сон под плавящими лучами полуденного солнца — и просыпаюсь от звуков колыбельной.

— Баю-баюшки-баю! Спи, а то тебя прибью! — ласково мурлычет Грабабайт, лежа на животе н полу в комнате и перекатывая здоровой лапой свою игрушечную мышь. Так он укладывает ее спать, предварительно покормив манным пудингом. Мышь с измазанной мордочкой терпит все, стоически закатив пластмассовые глаза.

Я поднимаюсь с постели и сажусь на подоконник, свесив ноги наружу. Мне сейчас необходимо это ощущение пропасти — высоты, которая разверлась под тобой и ты можешь туда в любую секунду рухнуть. Как одна из звезд, которые лениво плюхаются в море. Как луч лунного света, который пронзает толщу воды своим серебряным щупальцем и ловит энергетический планктон. Как созревший плод, который шмякается с ветки на аллею сада, внезапно перервав пуповину, связующую его с деревом.

— Завтра утром милый котик Байтик мышеньке своей повяжет бантик, — кот голосит уже не на шутку, забыв о том, что большинство обитателей Ритрита спят. Манный пудинг с мышиной мордочки успел полностью вытереться о ковер.

Вильгельм неслышно приближается ко мне по боковой дорожке и так же запрыгивает на подоконник. Калейдоскоп созвездий над головой водит хороводы вокруг почти полной луны. Упитанные влажно-серебряные звезды по одиночке сигают на волны, чтоб покачаться на ладонях морских божеств и попить океанских соков. Назад на небосвод вползают медленными, отяжелевшими и по-тропически раздобревшими.

Арчи выныривает из темноты, как тонкое светлоликое привидение. Мы с Вильгельмом синхронно разворачиваемся и забрасываем ноги в комнату — но карнавалет просит:

— Пожалуйста, давайте поговорим тут? Здесь снаружи так красиво, и такой вкусный цветочный воздух…

Мы так же синхронно поворачиваемся обратно. Мы смотрим в землю у ног Арчи, не в силах поднять глаза на его лицо. Мы хватаем ртом воздух и не знаем, кто из нас должен начать — и с чего начать. Мы все-таки не ораторы и не мастера риторики. Мы…

— Я знаю, — ласково произносит он. — Я знаю больше, чем может показаться со стороны. Зато мама моя многое не знает — это вот с ней придется быть осторожными и деликатными. Она не знает даже, что Коарг на самом деле ей не родной брат. А Стурк хоть и родной — но про него она тоже не знает слишком многого…

— Как получилось так, что тебя забрали от мамы? — спрашиваю я.

— После гибели папы мама во многом полагалась на Стурка, а он, в свою очередь, на Коарга. Коарг был уверен, что у меня есть доступ к документам, которые помогли бы ему скрыть множество махинаций от глаз правосудия — а часть бумаг можно было бы использовать для шантажа состоятельных и высокопоставленных персон. В какой-то момент ему взбрело в голову, что на меня будет проще воздействовать, если переселить меня к себе в дом. Пока я думал, что мама погибла, ее на самом деле похитил ее же родной брат, Стурк. Ей он сказал, что за мной охотятся злоумышленники, убившие моего отца, и ради нашей общей безопасности маме не следует искать меня. Стурк регулярно доставлял ей мнимые новости обо мне и даже показывал мои фотографии — настоящие, сделанные Коаргом.