Вот, к примеру, если перед ней сидела девица неопределённых лет, нервно комкающая носовой платок в руках, не красавица, но и не дурнушка, было ясно, что она явно запустила себя, пренебрегала косметикой и редко смотрелась в зеркало, тем не менее пришла, чтобы узнать, сможет ли когда-нибудь выйти замуж. Ее диагноз – это, конечно, неврастения на почве комплекса неполноценности. Ей надо было просто помочь преобразиться – сначала изнутри, а потом снаружи – и поверить в себя, поэтому ей Серафима увлечённо рассказывала, медленно поворачивая чашку с гущей то одним, то другим боком к лампе с оранжевым абажуром:

– Вижу вас не блондинкой, а тёмно-русой шатенкой, в бордовом платье модного покроя с золотыми пуговицами спереди и чуть открытой спиной, на губах у вас вишнёвая помада, на шее бусы-горошины, примерно такие, как у меня, – тут она трогала свои тёмно-красные бусы для усиления эффекта и продолжала: – Вы в большой светлой зале, вокруг много людей, звучит музыка, к вам подходит военный средних лет с седыми висками и приглашает на танец. На выходе он накидывает вам на плечи пальто с меховым воротником, вы идёте вместе по улице, и он покупает вам…

Но дальше можно было не говорить, что именно покупал военный, так как девица была уже полностью поражена видением будущего, чудесным образом открывшимся на дне кофейной чашки, и уже представляла себя там – в большой светлой зале, в бусах и модном платье, плавно вальсирующей с военным средних лет. И было уже неважно, выйдет она за него замуж или нет, главное – они должны были непременно закружиться в танце, а потом он должен ей надеть на плечи манто и, заглядывая ей в глаза, купить на улице цветы, как в кино. Конечно, после сеанса Серафимы девица бежала домой приободрённая, помолодевшая на лет пять, поспешно красила волосы в цвет «тёмно-русый шатен», заказывала знакомой модистке бордовое платье модного покроя с золотыми пуговицами и не пропускала ни один вечер отдыха военного училища, а дальше сценарий мог меняться в мелочах, но чаще всего шёл по предсказанному Серафимой пути.

А вот другой тип клиентки, такой, как эта полная дама в ярко-розовой шляпе со страусиным пером и увесистыми кольцами на каждом пальце, был невыносим, потому что такие просто умирают со скуки и приходят, чтобы поморочить гадалке голову. Такая дама приходила в поисках общения под девизом «расскажи мне то, сама не знаю что» и выматывала Серафиму долгими историями о своих домработницах, мужьях, поклонниках, детях, собаках, попугаях, фикусах, а также о своих болезнях, гастрономических пристрастиях и диетах, которые никогда не имели должного эффекта.

Ещё такие дамы беспрестанно перескакивали с одной темы на другую, задавали сотни вопросов и никогда не слушали на них ответа, и Серафиме не оставалось ничего иного, как поставить им следующий беспощадный диагноз: идиотия на фоне полного отсутствия интеллекта, духовности и смысла жизни, и как следствие этого – отсутствия определённых проблем, что, собственно, и было проблематично. Таким дамам было бесполезно пророчить выгодных женихов и удачные знакомства, а нужно было просто, набравшись терпения, описывать клиентку примерно так:

– Вижу, что вы человек редкого достоинства и душевных качеств, вы сентиментальны и романтичны, вы терпеливы и внимательны к окружающим, но это мало кто ценит и замечает, вы щедры, незлопамятны и мягки по характеру… (Тут обычно растроганная собственной добротой клиентка начинала застенчиво сморкаться в надушенный платок и утирать украдкой слёзы умиления.) И многие обязаны вам своим благополучием. Например, вы решите повысить своей домработнице помесячную плату даже без того, чтобы она вас об этом попросила. После этого и вам кто-то очень сильно поможет, и будет удача в делах вашего мужа.

Дама как-то сразу обмякала, успокаивалась, переставала тараторить всякие глупости и под конец визита, изумлённая своей же собственной добротой, мягкостью и щедростью, о которой она даже не подозревала, жаловала златоустой гадалке червончик поверх ранее установленной таксы.

А толстой продавщице сластей Каринэ Серафима без всяких обиняков прямым текстом советовала:

– Не обсчитывай и не обвешивай покупателей, подруга, а то вот в чашке фуражка с кокардой выпала вверх ногами, смотри, какая большая – как бы ты на инспекцию не нарвалась, а то штраф заставят платить или выгонят с рынка, – и сверкала тёмными очами.

– Да как же они проверят, – удивлялась простодушно Каринэ и ругалась по-армянски.

А Серафима, заглянув в чашку, продолжала её пугать:

– Продала ты конфет на десять рублей на прошлой неделе не кому-нибудь, а жене начальника ОБХС, и, судя по всему, она сдачу пересчитала. На рубль ты её, того – обдурила. Смотри, – и показывала тонким пальцем на линию из гущи, прилипшую к внутреннему боку чашки, действительно очень похожую на единицу.

– Астватим ³, – смущённо бормотала Каринэ, смотрела, как грозовые тучи зависнувшие большим пятном гущи посередине чашки, и правда похожим на фуражку, и низким голосом подвывала: – Разве же их всех упомнишь, кто таков? Ну да я уж постараюсь, буду внимательнее. Шноракалэм ⁴, Сима, шноракалэм, – и совала Серафиме в руку конфету «Гулливер», завёрнутую в такую же липкую и засаленную двадцатипятирублёвку, как и её рабочий фартук и халат.

Неудивительно, что не прошло и полугода, как нужная сумма была почти собрана. И вот однажды, ближе к Новому году, поздно вечером Севка пришёл из кино и с порога увидел его – большого, неловкого, нелепого в этой чуждой такому объёмному предмету обстановке (и оттого Севке показалось, что он сразу съел всё окружающее пространство), но чертовски красивого – просто великолепного. Он стоял прислонённый к стене недалеко от окна, в открытом футляре, который почему-то смотрелся довольно зловеще, как будто это был человек на смертном одре, одетый в строгий классический костюм. Тем не менее это выглядело торжественно.

– Ой, – сказал Севка и, подойдя близко-близко к подарку, потрогал его гладкую лакированную поверхность. – Ой, – повторил он. – Где ты его взяла?

– Секрет, – сказала загадочно Серафима и села на стул рядом с футляром. – Красивый?

Видно было, что футляр с позолоченным замком ей нравился куда больше самого инструмента.

– Ага, – сказал ошеломленный Севка и попробовал струны. Они упруго и приглушённо откликнулись на его огрубевшие к тому времени руки, как будто притаились, не решаясь зазвенеть в полную силу при совершенно посторонних и незнакомых людях.

– Где ты его взяла? – тупо повторил Сева, забыв, что только что уже спрашивал Серафиму об этом.

– Где взяла, там уже нет, – огрызнулась почему-то Серафима и вышла покурить – она вдруг почувствовала, что стала лишней, что мешает Севке, а вернее, им обоим, ближе познакомиться.

Так, с самых первых минут новый предмет оказался чем-то вроде нежданного родственника, о котором забыли, пригласили к себе в дом из вежливости, а он вдруг решил остаться, и теперь надо было к нему хочешь не хочешь, понемногу привыкать и подстраиваться под его привычки, а главное – умопомрачительные габариты.

На счастье, через пару месяцев Антиповы из соседней по коридору квартиры, Лёшкины родители – с тем самым, с которым Севка играл в детстве в прятки, – съехали (дальняя тетка в Харькове померла, дом им по завещанию оставила) и в спешке сдали свою комнату на время Серафиме за сущие копейки, так как не хотели ни разменивать, ни сдавать свою прежнюю жилплощадь незнакомым людям. Наскоро прибравшись в ней, после того как старую мебель выкинули или перевезли на новое местожительство Антиповых, Серафима и Севка установили контрабас там, постелили на пол коврик, помыли окно, перетащили туда диван и ещё кое-какую мебель и, таким образом, освободили свое жизненное пространство от неуклюжего гиганта. До появления Теплёва Севка, как и раньше, спал на раскладушке в их с Серафимой комнате, но после появления нового хозяина практически полностью перешёл в Антиповскую комнату.