– Чудак, да и только, – сказал он, пожимая плечами, – кому нужно его благословение? Кабы добро свое отдал!

– Зачем ты его привел? – вне себя крикнула Горпына. – Мало мы от него натерпелись? Захотел еще, чтобы он проклял нас в нашей хате?

– Кто ж мог знать? – глухо произнес Федор, потирая руки. – Я ж хотел, как лучше...

– Не будет меж вами ладу, – сказала Оришка. – Прощайте! Поедем, – обратилась она к Кравченко и вприпрыжку заковыляла из хаты.

– Поедем, поедем, – сказал Кравченко, схватив шапку. – Уж время обедать, аж живот подвело.

Горпына всплеснула руками.

– Тетечка! Хоть пообедайте с нами. Совсем рассудка лишилась с этими проклятыми хлопотами.

Она выбежала вслед за Оришкой в сени.

Федор и Христя остались одни в хате. Когда она тоже собралась и пошла к дверям, он схватился за голову и воскликнул: «Вот так у нас всегда! Господи!..»

У Христи защемило сердце. Первая мысль у нее была, что Федор ее узнал. Но она только склонила голову и молча вышла из хаты.

В сенях она встретила Оришку и Горпыну.

– А мы вернулись, Горпына просит пообедать у нее, – сказала Оришка.

– Не знаю, угожу ли я панночке. Отведайте нашей мужицкой пищи. Когда-то у нас останавливался следователь. Такой хороший пан, еще благодарил. Просим вас, панночка. Чем богаты, тем и рады... – говорила Горпына.

– Да панночка хоть посидит. Мы – быстро, аж в кишках урчит, – сказал, смеясь, Кравченко.

– Обо мне не беспокойтесь. Я подожду, – сказала Христя.

Горпына, обрадованная, хотела поцеловать ей руку, но Христя успела подставить ей губы. «Если б ты знала, кого целуешь, – подумала Христя, – может, и отказалась бы».

Не меньше обрадовался и Федор. Смущенный и растерянный, он сразу ожил, засуетился, забегал.

– Прошу вас, садитесь. Я на минутку, сейчас вернусь, – и он выбежал из хаты.

Пока Горпына вынимала пироги и горшки из печи и гости рассаживались, Федор уже вернулся. Из одного кармана он вынул бутылку водки, из другого – какую-то красную наливку.

– Вы не поверите, как мне эти ссоры опостылели. Но недели не проходит без того, чтоб не поругаться. Только и забудешься, когда добрый человек зайдет в хату и поговоришь с ним по душам. Спасибо вам, что вернулись. Ну, давайте выпьем по чарке. Водка должна быть хороша.

– Настойка?

– Корчмарь говорит, что старая. А Бог его знает, – сказал Федор и, налив чарку, поднес ее Оришке.

– У кого в руках, у того и в устах, – сказала она, отводя чарку рукой.

– Жена! У нас должна быть еще одна чарка. Дай ее сюда, попотчуем панночку. Я для них купил терновую наливку.

– Для меня? – покраснев, спросила Христя. – Напрасно потратились. Я не пью.

– Нельзя, панночка. Хоть пригубьте, – просила Горпына, поднеся Христине наливку.

– Вот и чокнемся с панночкой. Будьте здоровы! Пусть наши враги погибнут! – Федор сразу выпил до дна, потом налил бабке и Кравченко.

Христя немного отпила и поставила чарку на стол. Терновка показалась ей удивительно вкусной.

– В самом деле хороша, – сказала она.

– Просим вас всю выкушать, – поклонившись, сказала Горпына. – И пирожком закусите. Пирожки с творогом, и сметана свежая.

– Разве что с вами, – нерешительно сказала Христя, беря чарку.

– И я выпью, – сказала Горпына и налила себе полчарки.

– Врагам нашим – виселица! – крикнула Христя, наклонив чарку и плеснув несколько капель поверх головы.

– О, наша панночка, голубушка! – воскликнула Горпына и, наклонившись, поцеловала Христю в плечо. – Так вы наши обычаи знаете, будто родились и выросли среди нас.

– За это стоит выпить! – крикнул Кравченко.

– Выпить! Выпить! – крикнул Федор.

После третьей все сразу заговорили весело и громко, словно загудел пчелиный рой. Федор рассказывал разные истории про попа и дьяков; Горпына говорила о детях, которые, сидя на нарах, уписывали пироги. Кравченко вспоминал всякие проделки и плутни, неизменно расхваливая ловких обманщиков. Одна Оришка молча поглядывала на присутствующих посоловевшими глазами. Христя после двух чарок терновки раскраснелась, и глаза ее заблестели. Ей стало так хорошо и легко на душе – она снова ощутила себя полностью в родной и милой сердцу обстановке села, и это делало ее счастливой хоть в эти короткие минуты. Ведь и она могла бы так жить, радоваться, глядя на своих детей, хозяйничать в своем доме, а теперь что?...

– Доброго здоровья всем! Со святым воскресеньицем! – послышался женский голос.

В хату вбежала чернявая Ивга.

– Что, не было у вас старика? – спросила она.

– Был, – ответила Горпына.

– Куда же он ушел?

– За тобой, – сказала Оришка.

– Ох, горе мне! Значит, мы разминулись. Побегу скорее за ним. – Сказав это, Ивга выбежала из хаты.

Неожиданное появление Ивги на некоторое время прервало оживленную беседу.

– Гляди, какая страдалица нашлась! – в сердцах крикнула бабка и сердито плюнула.

– Так всегда: когда она у кого-нибудь чужого увидит, тотчас же бежит узнать, что делают, – сказала Горпына.

– И нас она, спасибо, не забывает, – вставил Федор.

– Паскуда, – сказала бабка.

– Да ну ее. Лучше выпьем, – сказал Федор, – Горпына, дай нам борща, каши... все давай, что приготовила.

Перед борщом выпили еще по одной и снова развеселились. Говор и смех не утихали ни на минуту. Оришка совсем осоловела, глаза ее закрывались, голова качалась, она совала ложку не тем концом в борщ. Все над ней смеялись.

– Выпила, – говорила она нетвердо. – А все же врагам своим не поддамся... Вот тут они у меня сидят. Я не Горпына, что всем смолчит, и не Федор, что их избегает. Я знаю, что у них на уме.

– Какие ж у вас враги, бабуся? – спросила Горпына.

– До черта у меня врагов. Даже собственный муж. Разве я за него по доброй воле пошла? Не такого постылого я достойна... – И ее сморщенное лицо расплылось в улыбке.

Все засмеялись, а Кравченко пуще всех.

– А ты мне не хохочи, – сказала ему бабка. – Ты у меня в руках. Захочу – раздавлю. И ты, Федор, не смейся. Знаю, что сквозь слезы смеешься. А ты... – обратилась она к Христе, – твое дело еще только начинается. Смейся пока, смейся... А я все знаю. – Бабка поднялась и продолжала пророческим тоном: – Тебя горе ждет. Тяжкое горе ждет тебя. Я знаю все.

– Что вы знаете? – испуганно глядя на бабку, спросила Христя.

– То знаю, что спать хочу, – усмехнувшись, сказала Оришка и вышла из-за стола. Не поблагодарив и не перекрестившись, она кое-как поплелась к нарам и легла рядом с детьми.

– Ослабела старушка. Выпила лишнее, – сказала Горпына и бросилась к нарам постелить тетке постель.

Обед кончился. Кравченко и Федор вышли на двор покурить. Горпына принялась мыть посуду, а Христя размышляла над бабьим пророчеством. Вид, голос и самые слова бабки произвели на Христю неотразимое впечатление. «Твое еще только начинается...» Что это значит? Да и почему она знает, что меня ждет? А так говорит, будто знает.

Христя начала перебирать в памяти минувшие годы. Длинной чередой возникли перед нею утраты, горести, мытарства. А теперь разве не то же самое? Сегодня у нее есть где преклонить голову, а что будет завтра? Стоит Колеснику захотеть – и она тотчас же очутится на улице. Раньше, не приученная к довольству и безделью, она бы могла еще взяться за работу и честно добывать себе кусок хлеба. А теперь? Вся ее сила в красоте. Без нее – она ничто. Доколе ж она будет так скитаться, то жить в роскоши и холе, то падать на дно грязной ямы? Она так мечтала о спокойной жизни, хотя бы такой, как у Горпыны. Бывают и у нее горькие минуты... вот сегодня. Однако никто у нее не отнимает того, что у нее есть: семью, Федора, хату. Люди знают, что она честная женщина. А я? Сегодня – панночка, а завтра... может, никто и не захочет говорить со мной, если узнает, кто я.

Тоска все больше овладевала Христей. Ей хотелось перед кем-нибудь излить свою душу.

– Горпына! – позвала она тихо.

– Что, панночка? Может, отдохнуть хотите?