– Христя, – умоляющим голосом прошептал Загнибида и бросился к ней. Глаза у него горели, как у кота, руки дрожали; он весь трясся, как в лихорадке; словно холодный, скользкий уж, он увивался около нее, целовал лицо, глаза, шею. Христя молча сопротивлялась, пока у нее хватило сил, когда же Загнибида стал ее одолевать, она громко закричала. Не успел он опомниться, как на пороге появилась Олена Ивановна, бледная, растрепанная.

– Вон, подлая! – крикнул ей Загнибида и снова бросился к Христе.

– Беги, Христя! – крикнула Олена Ивановна.

Христя стрелой умчалась во двор. Загнибида – за ней, но на пороге споткнулся и упал. Христя, не помня себя, спряталась за сарай. Вскоре до нее донесся крик Загнибиды: «Вот тебе, паскуда!», потом послышались глухие удары кулаков, стоны и плач хозяйки.

– Он убьет ее, убьет! – шептала Христя, ломая руки. Ей хотелось стать на защиту несчастной, но она страшилась Загнибиды, в ушах еще звучал крик хозяйки: «Беги, Христя!» С перепугу она забилась куда-то за сараи. Сырая земля, холодный воздух – ничто ее не охлаждало; все ее тело пылало, и она тряслась, как в лихорадке. Ее мучил страх за хозяйку и за себя – что будет с ней дальше?

Но вот плач и крики затихли. Издали доносились только слабые вздохи. Потом скрипнула дверь, и кто-то, спотыкаясь, вышел наружу. Послышался крик и свист, напоминавший дикий вой сумасшедшего. Христя приникла головой к земле и заткнула уши, чтобы не слышать этот дикий свист.

– Христя, – послышался охрипший голос Загнибиды. – Где ты? Отзовись! Все тебе отдам... Что у меня есть – все твое... В шелка наряжу, серебром-золотом засыплю... Слышишь? Отзовись же... а то найду – хуже будет.

– Петро, побойся Бога, – еле доносился голос хозяйки.

– Ты снова встала? – крикнул Загнибида. – И не добьешь, проклятую! Черт тебя не заберет от меня! Паскуда противная!

– Легче, легче! – крикнул кто-то с улицы.

– Не связывайся, ну его! – произнес другой.

– Почему? – спросил первый.

– Это Загнибида разошелся. Пристанет – не отвяжешься!

Загнибида, словно не слыша разговора прохожих, продолжал костить жену на чем свет стоит, а та умоляла его пойти спать.

Далеко за полночь, видно утомившись, он уселся на крыльце. Когда бледная заря занялась над сонной землей и Христя наконец вылезла из своего укрытия, чтобы прийти домой, ей прежде всего бросился в глаза Загнибида. Прислонившись к столбу головой, он сидя спал на крыльце. И спящий, он все же казался ей страшным. Чтобы не разбудить его, она на цыпочках прокралась за калитку и, очумевшая, стояла за воротами до тех пор, пока во дворе не послышались голоса. Это лавочник и гнилозубый уговаривали Загнибиду пройти в дом. Им не под силу было потащить это грузное тело, и хозяйка крикнула Христю помочь.

– Ты не обращай на это внимания, Христя... Что только пьяному не взбредет в голову? Пьяный свечку не поставит, а свалит, – уговаривала Христю хозяйка, когда лавочник и гнилозубый ушли.

Христя молчала, хотя зло ее брало за вчерашнее: за целый день она съела только маленький кусочек кулича; всю ночь просидела во дворе, перемерзла – ну, что тут говорить? И кому? Ей, хозяйке, его жене? Разве она сама не видела, не слышала? Разве ей самой не досталось?

– Об одном я тебя буду просить, – немного спустя сказала Олена Ивановна. – Что он тебе ни скажет, не уходи от меня, – и заплакала.

Христя жалела хозяйку, она рада была ее утешить, да чем же?

Наплакавшись, Олена Ивановна снова начала жаловаться:

– Ну и жизнь! Врагу своему такой не пожелаю! Хоть бы дети были... Отреклась бы от тебя, проклятого, постылого... Пей, гуляй, распутничай – мне бы и нужды не было. Так нет же! Господь не благословил... Или согрешила перед Богом, что на меня все беды навалились!.. Трое нас было. Старшая сестра умерла молодой, брат женился, ушел, я одна осталась... Зачем? Вон вчера всю ночь, как сова, простонала, а Бог знает, что еще сегодня будет... Такое мне счастье выпало. Заклинаю тебя всем святым: будешь выходить замуж – не выходи за купца или мещанина: нет у них ни жалости, ни совести! Лучше иди за хлебороба... Как вспомню жизнь в селе у отца, все бы отдала, чтобы вернуть ее! Весной или летом встанешь рано, выйдешь в поле – просторно тебе и любо. Солнышко пригревает, легкий ветерок колышет, пахнет чебрецом и горицветом, жаворонок над головой вьется, поет, а перед тобой просторные поля так и волнуются, колосятся... Вот разве на жнива солнце берет свое; но когда жнешь высокую колосистую рожь или яровую пшеницу, да сообща и с песнями, то и жара тебе нипочем. Не заметишь, как день прошел, а уже пора домой идти. А там снова песни и пляски, песни и пляски... Или зимой: соберется пять-шесть девчат, да все закадычные подруги... За песнями и шутками работа спорится... До гроба хотела б я так жить! И принесло ж на мою голову этого Загнибиду!.. Бог его знает, отчего так все изменчиво. Кажется, он тогда вовсе не такой был. Как посватался, подруги мне завидовали, говорят, бывало: «Счастливая ты, Олена, жених у тебя красивый и еще грамотный». Я и сама так думала. А вышло... Подруги мои, вышедшие за последних мозгляков, счастливее меня! У них, может, достатков мало, зато мир и лад. А у меня и лишнего много, да к чему оно, когда душа не на месте, глядеть ни на что не хочется, не радует оно глаз моих, сердца...

Олена Ивановна умолкла. Опершись головой на согнутую руку, она загляделась в окно. День был ясный, солнце только что поднялось; косые пучки лучей пересекают комнату и словно посыпают порог золотым песком; снаружи свет такой яркий, что смотреть больно. А Олена Ивановна и не моргнет; глаза ее устремлены в одну точку. Что она там видела? Свою ушедшую молодость, незадачливую долю?... Христя глядит на ее бледное опечаленное лицо, задумчивые голубые глаза. Солнце ярко освещает ее, и кажется Христе, что это светится лицо Олены Ивановны.

– Эй, – доносится из комнаты охрипший голос хозяина.

Олена Ивановна вздрогнула, вскочила и побежала в комнату. Христе казалось, что надвинулась черная туча: и солнце светит не так, как светило только сейчас, и дом уже не тот, и будто снова начинается вчерашний пьяный гам. У нее тяжело забилось сердце. От волнения она бесцельно то отодвигала, то снова придвигала печную заслонку, заглядывала в черную пасть печи. Потом схватила веник и стала выметать золу.

Вернулась хозяйка.

Загнибида, пошатываясь, вошел в кухню. Одутловатый, взъерошенный, он сердито озирался. Олена Ивановна стояла около печи, заслонив Христю.

– А та где? – спросил Загнибида.

– Послала на базар за бубликами, – сказала Олена Ивановна, толкнув Христю. Та присела на корточки.

– Зачем? – гаркнул Загнибида, сердито взглянув на жену, и, шатаясь, пошел в комнату.

У Христи замерло сердце, когда Загнибида спросил, где она. Когда же он ушел, а за ним и Олена Ивановна, она скорей подкралась к дверям послушать, что будет дальше... «Если снова поднимется буча – брошу все и убегу домой», – решила она.

Некоторое время царила невозмутимая тишина. И вдруг точно в колокол ударили.

– Жена! – крикнул Загнибида.

– Я тут, – послышался ее тихий голос.

– А-а, ты тут, а я думал, что ты ушла. Может, нашла кого получше? Садись тут и смотри мне в глаза... Только и добра у тебя, что глаза... а остальное – черт знает что!.. Гляди на меня!..

– Так я же смотрю.

– Смотришь?... Ну, смотри, пока я не усну... Если ты верная жена, Богом данная, так береги своего мужа... Видишь, я пьян, так стереги меня. И засну – стереги... Я и сонный могу встать и пойти к другой.

– Что же мне сказать? Твоя воля, твоя сила! Уж я тебя не удержу.

– Не удержишь? А держишь... Все вы хорошие и тихие. А сто чертей по сто гнезд свили в вашей проклятой утробе!.. Вы сами не живете и другим не даете жить... Мало вас били, мало учили... вот что!

Потом он затих. Христя долго прислушивалась, но больше ничего не услышала; порой только доносились приглушенный плач и тяжелое дыхание. Христя на цыпочках прошла в столовую. Дверь из спальни была приоткрыта, и Христя заглянула в щель. Загнибида лежал на кровати с раскрытым ртом, он тяжело дышал. Олена Ивановна сидела против него. На ее лице еще не высохли слезы, в покрасневших глазах была невыразимая скорбь.