Христя подняла голову – перед ней стоял Проценко. Поблизости никого не было.

– Где ты была, моя старая любовь? – спросил он, заглядывая в ее грустные глаза.

– Я? В больницу ходила... проведать Довбню.

– Опоздала. Он еще дня три тому назад ушел из больницы.

– Там мне так и сказали. Где ж он теперь?

– Где? Верно, добрался до первого кабака и засел там. Что ты на меня так смотришь? А ты ничуть не изменилась. Еще похорошела. Пойдем, я провожу тебя.

– Когда никого нет поблизости, можно и проводить, – промолвила Христя, ускоряя шаг.

– Чудная ты! Был когда-то вольной птицей, да отрезали крылья.

– Значит, нашлась такая, – усмехнулась она.

Некоторое время шли молча.

– Что ж вас нигде не видно? То, бывало, забегали к Константину Петровичу, а теперь – ни ногой.

– Мошенник твой Константин Петрович! Плут! – Христя подняла на него удивленные глаза. – Украл земские деньги, имение себе купил. Да какое? Веселый Кут. В земской кассе двадцати тысяч не досчитали. Сегодня такое творится в земстве, что только держись. Под суд его отдали.

У Христи закружилась голова, перед глазами пошли зеленые круги. Теперь все ей стало понятно – и причина дурного настроения Колесника, и его странные речи.

Ей казалось, что земля под ней колышется. Она чуть не бежала, но была уверена, что еле переставляет ноги.

– Отчего ты так летишь? – спросил Проценко.

Она остановилась перевести дыхание.

– Дошло до тебя наконец? – злорадно усмехаясь, спросил Проценко. – Теперь снова на распутье? Знаешь что? Если не хочешь пропасть, брось своего старого друга да нанимайся к моей жене в горничные. Только ни гугу! Хорошо тебе будет. Я все помню, Христя. Мне хочется тебе чем-нибудь услужить.

Перед ее глазами померкнул свет.

– Прочь от меня, ирод! Сатана! – крикнула она и пустилась бежать без оглядки.

Она ничего не чувствовала, не видела, как Проценко бросился вслед за нею, едко сказал:

– Ну-у! Я ж доберусь до тебя, шлюха!

Из подворотни одного дома выскочила собака и погналась за ней. Да разве догонишь ее?

– Это что за лисичка так бежит? – крикнул кто-то.

– Федор! А ну догони! – крикнул один извозчик другому.

– Поедем.

И они пустились за ней вдогонку.

А Христя все бежит без оглядки. Вот и крыльцо ее дома.

Двери тут обычно заперты – надо позвонить, чтобы открыли. Христя забыла об этом и резко рванула ручку двери. На этот раз она не была заперта и с грохотом распахнулась. Христя бросилась вперед, но тотчас же остановилась как вкопанная...

Перед нею на толстом шнуре висел... Колесник. Христя пошатнулась, крикнула и упала навзничь.

– Где я? – были первые ее слова, когда она очнулась.

Кругом тихо, темно. Что-то шелестит под нею. Да это же солома. Откуда она взялась? Вверху что-то смутно сереет. Господи! Что с ней случилось?

Христя поднялась, в ушах у нее звенело. От слабости она снова легла... что-то пробежало по лицу.

Как безумная, вскочила Христя и сразу все вспомнила. Она видит перед собой Проценко, вот он шепчет: «Добра тебе желаю – иди ко мне в горничные»... Потом вспомнилось ей, как бежала... как увидела висевшего Колесника...

Как же она очутилась здесь, в этой мрачной дыре? Этого Христя никак не могла вспомнить.

Ощупью пробралась она к окошку. Потянулась к нему руками – но не достать.

Она поднимается на цыпочках, машет рукой и ударяется в железную решетку.

Да это же тюрьма! Она – в тюрьме! За что! Рыданья душили ее. Верно, что-то дурное сделала, если ее бросили сюда.

Слезы градом покатились из ее глаз. Долго она плакала, уткнувшись лицом в солому, потом впала в сонное забытье. Когда проснулась, сквозь железную решетку уже пробились первые лучи солнца, и веселые зайчики мелькали на грязной соломе. Стены, покрытые плесенью и черными пятнами, казалось, надвигались на нее, чтобы задушить. Издали доносился приглушенный шум.

Потом что-то задребезжало у нее над головой, и дверь в камеру растворилась.

– Эй, ты! Спишь там или очумела? – окликнул ее грубый голос. – По-барски почивать изволишь. Подь сюда!

Христя поднялась. У дверей стоял стражник.

– Да живей, живей! Что, словно неживая!

Христя покорно пошла за ним, с ужасом думая, на какую еще муку ее ведут.

Ее ввели в какую-то большую комнату.

– Посиди здесь и обожди. Сейчас пристав выйдет.

Теперь только Христя сообразила, что она была в полицейском участке. Каково же было ее удивление, когда она увидела вошедшего Кныша!

– А, это ты, певунья! – сказал он. – Что ж, ты хорошо выспалась в моей опочивальне? В ней тихо и мягко, не то что на перине у Колесника.

Христя заплакала.

– Чего же ты плачешь? Я же тебя не бью. Перестань. Скажи лучше, что ты знаешь про Колесника. От чего он повесился? Может, сама и помогла?

– Кабы знала, что такое случится, я б из дому не выходила.

– Где ж ты была?

Христя рассказала ему обо всем, не утаив и свой разговор с Проценко.

Кныш только свистнул и зашагал по комнате, искоса поглядывая на Христю.

– Что ж ты теперь будешь делать? – спросил он немного спустя. – Пойдешь к Проценко?

– Чего я там не видела? Кабы мне одежду мою вернули...

– Одежду?... Вот что... ты лучше останься у меня.

– Здесь. Чтобы блохи меня заели?

– Нет, не в кутузке... а там, в моей квартире. И одежду свою получишь, и отпустить тебя скорее можно будет. А то, пока дело кончится, в кутузке тебя и вправду блохи заедят.

У Христи сжалось сердце. Вот куда ее снова толкает судьба. А она думала... Впрочем, нет! Она еще окончательно не погибла, пока не увяла ее красота.

– Так ты... согласна? – запинаясь, спросил ее Кныш и, подойдя ближе, взял ее за круглый подбородок.

Христя покорно опустила ресницы.

– Ну, гляди же мне!

– Я ничего не ела... Есть хочу.

– Иванов! – крикнул Кныш.

Словно из-под земли появился на пороге полицейский.

– Отведи ее ко мне. И накорми. Самовар готов?

– Готов, ваше высокоблагородие! Слушаюсь! – и он повел Христю на квартиру пристава.

А вечером Христя и Кныш уже мирно пили чай. На столе стояла бутылка рому. Кныш все время усердно подливал и в ее, и в свой стакан. Его щеки и глаза горели от возбуждения. Он весело болтал. Христя лукаво на него поглядывала. Ей тоже было весело. Только раз, когда она потянулась за бутылкой, ей вдруг померещилось, что на нее глядит синее лицо Колесника с закрытыми глазами. Она вздрогнула и закрыла глаза.

– Ты что, испугалась чего-то? – спросил Кныш.

Христя судорожно схватила стакан.

– Давай пить! – крикнула она и в одно мгновенье осушила стакан.

В голове у нее зашумело. Вспомнились давние дни, когда она была певичкой и славилась своей гульбой... Как тогда горько ни было, но зато весело... Горят огни, играет музыка, толпы людей снуют. Подруга шепчет на ухо: «Вот тот чернявый купчик загляделся на тебя» или: «Гусар ус покручивает и смотрит, как кот на сало...» А ты стоишь, как ни в чем не бывало, и поешь. Кончила петь, а тут бросаются к тебе и наперебой приглашают ужинать... А там – вкусные блюда, отборные вина... весело!.. И Христя начала заигрывать с Кнышем, как в те времена, когда она была арфисткой.

На другой день, когда Кныш ушел и она осталась одна, темные мысли снова нахлынули на нее. Кто она? Давно ли тешила похотливого Колесника, еще труп его не успел остыть, а нынче уже ломается перед другим. У каждой скотины своя цена, а она, как игрушка, переходит из рук в руки. И никто ее не спрашивает, чего она стоит. До каких же пор это будет продолжаться? Каждый встречный и поперечный берет ее, как вещь, поиграется и бросает. Проклятая доля!

За обедом она снова напилась допьяна, чтобы забыться и ни о чем не думать.

Миновала неделя. В эти дни только и разговору было, что о Колеснике. Судили-рядили о земских порядках, о том, сколько денег прошло через руки Колесника и сколько перепало ему.