– Если он в самом деле женится, то сделает хорошее дело, – сказала она.

– А что?

– Не пропадет девка зря. Да и за ним присмотрит.

– Что-то мне не верится, чтобы Марина за ним присматривала. Не такая она, – сказал Проценко.

– Разве она не такой человек, как все? – обиженно спросила Христя.

Проценко не ответил. Вскоре он ушел к себе в комнату, сел за книгу, а Христя, моя чайную посуду, все думала о Марине и Довбне... Он на ней женится... А кто она? Простая девка из села... А Довбня – паныч, хоть и с изъяном. Грыць даже считает его умным человеком... И вот он женится на Марине. Странно, удивительно... А впрочем, что тут особенного? Понравились друг другу, и все. Ну, если б Грыць на мне женился?... Разве б я его не любила, не оберегала? Еще как бы любила!..

Миновали рождественские Святки. Прошло и Крещение. Оно выпало как раз на четверг, а в воскресенье свадьба Марины.

– Неужели вы пойдете? – спросила Пистина Ивановна своего квартиранта.

– Обещал. Надо идти.

Пистина Ивановна криво усмехнулась, но ничего не сказала.

В воскресенье Проценко сразу после обеда собрался и ушел. Венчание было назначено на вечер. Христя готова была полететь вслед за ним. Ей так хотелось посмотреть, как Марина будет стоять в церкви в подвенечном платье. Но идти нельзя – работы много, а тут еще барыня надумала булочки к чаю печь – на завтра пригласила к себе гостей. Надо заранее все приготовить. С вечера поставить, закваску положить, к утру замесить и разделать, чтобы сразу же и печь. Христя просеивает муку, а перед глазами у нее церковь, венчание... Никак из головы нейдет! «Хоть всю ночь спать не буду, дождусь Грыця; он расскажет, как все было», – думает Христя, взбалтывая закваску.

– Будет уже, процеди, – говорит хозяйка.

Христя исполнила ее приказание.

– Поставь же на печь, пусть выстоится. И спать ложись пораньше. В полночь надо закваску положить, чтобы к утру тесто поднялось. И я встану, – говорит хозяйка.

Все легли спать раньше обычного. Легла и Христя. Но мысли о свадьбе не покидают ее, гонят сон от изголовья. Боже, как медленно идет время, кажется, конца ему нет!

Наконец Христя услышала стук в окно. «Он, он, Грыць, сейчас все расскажет...» Христя бросилась в сени открывать дверь.

Она не ошиблась. Это был Проценко. Только она открыла дверь, как он сразу ее обнял.

– Идем скорее ко мне, – шептал он, обдавая ее винным перегаром.

– Пани скоро встанет, – говорит Христя.

– Зачем?

– Тесто ставить на булочки.

– Чертовы булочки!

– Что ты! Это же святой хлеб!

– Какой там святой? И свинья, по-твоему, святая, если человек ее ест?

– Так то свинья, а это – хлеб.

– Ну, пусть будет по-твоему. Только идем. Пришлось на свадьбе выпить, силой заставили. Идем, голубка. Ты лучше всех...

И, не дав ей запереть дверь, увлек в свою комнату. Христя и не очень сопротивлялась. Ей так хотелось поскорее услышать обо всем, что было на свадьбе.

– Марина какой была, такой и осталась, – шлюха, да и только, – сказал Проценко. – Довбня несчастный человек.

– Вот уже и несчастный! Чего? Вы сами говорили, что счастье не разбирает, кого хочет, того и обласкает.

– Ну с Мариной счастья не найдешь. Оно от нее, как от смерти, убегает. Какое счастье с шлюхой?

– А кто виноват? Вы же и делаете нас такими.

– Не в том дело. Она по натуре такая. Я б ее и на порог к себе не пустил, а тебя люблю... – и он горячо ее поцеловал.

Христя замерла в объятьях.

– Грыць! Любимый мой! – сказала она, забыв обо всем на свете – и о Марине, и о Довбне, и о тесте для булочек.

А тем временем хозяйка проснулась. Она зажгла свет и поспешила в кухню. Там сразу полезла на печь, где стояла закваска. «Где же Христя? – думает Пистина Ивановна. – Ее нет ни на печи, ни на нарах. Может, вышла на двор и дверь даже не закрыла за собой... Ну, пусть только войдет...»

А Христи все нет. «Что за черт», – думает хозяйка. Она выбежала в сени и увидела, что наружная дверь заперта.

– Где же она? – вслух произнесла Пистина Ивановна. – Странно! И вора не было, а девку украли! Христя! – крикнула она.

А Христя давно уже стоит у двери и ждет не дождется, чтобы хозяйка ушла к себе. «Вот так дождалась!» – думает она, и сердце у нее готово выскочить из груди.

– Где же она в самом деле? – сердито крикнула хозяйка и даже под нары заглянула.

«Теперь я знаю где!» – немного погодя мелькнула у нее мысль; она направилась будто в комнаты, но потом остановилась и спряталась за печь.

Христя на цыпочках выскользнула в кухню.

Не успела она закрыть за собой дверь, как из-за печи показалась хозяйка.

Лицо у нее было бледно, а глаза как угли горели.

– Где ты была? – крикнула она не своим голосом.

Христя, понурившись, молчала.

– Где была, спрашиваю? – еще громче крикнула хозяйка. – Бесстыдница! Тихоней прикидывалась. Недотрога! А сама на шею бросается!

Христя замерла. Только по-прежнему бешено колотилось сердце в груди.

А хозяйка одно долбит:

– То-то я примечаю, что он так любит в гости ходить, а теперь его из дому не вытянешь. Вот почему ему нездоровится. А ты?... Подлая!

Христя подняла голову. Лицо ее побелело, губы дрожали.

– Почему же я подлая? – спросила она.

– А это не подлость – к панычам ходить?

– А вы? Вы? – тихо спросила Христя.

Хозяйка, точно ошпаренная, вся задергалась.

– Что я? Говори!

– Вы же сами давали ему руку целовать.

– Шкура-а-а! – крикнула разъяренная хозяйка и ударила Христю по щеке. Словно кумач, раскраснелась щека от удара. Христя громко закричала.

– Докажи, шкура! – крикнула хозяйка, схватив Христю за волосы.

Христя, как сноп, повалилась на пол.

– Что здесь такое? – спросил вбежавший хозяин.

– Вон! Вон! – визжала Пистина Ивановна, толкая ногой Христю.

– Господь с тобой! Опомнись! – крикнул пан и, бросившись к жене, с трудом оттянул ее от Христи.

– Она... она... – вырываясь из его рук, кричала пани. – Погань! Дрянь! К панычу ходит... И еще смеет... я помешала ей вылеживаться на его постели... такое сказать про меня...

Закрыв лицо руками, Пистина Ивановна заголосила. Дети, услышав плач матери, тоже заревели. Поднялся шум, гам.

А что же Проценко?

Он лежал в постели и слышал, как Пистина Ивановна ударила Христю. Сердце у него защемило. Он соскочил на холодный пол. «Вот еще проклятые, насморк из-за них поймаешь», – сердито проворчал он, снова лег, укрылся с головой и силился уснуть.

До самого утра Пистина Ивановна продолжала браниться.

А Христя забралась на нары, уткнулась головой в подушку и неутешно плакала.

На заре пан один пошел на базар, но пробыл там недолго. Вернувшись, он привел с собой какую-то молодицу.

– Хватит тебе валяться, – сказал он Христе. – Вот тебе твоя плата, и уходи. Мне таких не надо.

И швырнул Христе деньги.

– А ты гляди, чтобы она нашей одежды не унесла, – сказал он молодице. – Все, что на ней, – наше. Пусть свое надевает и уходит.

Когда пан скрылся в комнате, Христя поднялась. Две трехрублевых бумажки лежали около нее.

Она взяла их, судорожно смяла в руке и крикнула в отчаянии:

– Куда же я теперь пойду?

– На улицу, куда же еще? – гнусавым голосом ответила молодица.

Христя пристально взглянула на нее, и слезы у нее сразу высохли. Что-то обдало ее сердце холодом. Она впервые почувствовала и поняла, что жалости ей ждать не от кого. Машинально поднялась, переоделась и, пошатываясь, как пьяная, вышла из дому.

Пистина Ивановна заболела. Так и не собрались гости в назначенный день; кой-кого предупредили, другие услышали о ее болезни и сами не пришли.

У Проценко был сильный насморк, и он не выходил из комнаты. Ему туда приносили чай, обед, пока он не поправился и не переехал на другую квартиру.

Прошло пять лет.