Чтобы себя прокормить девочка в компании таких же отверженных детей стала заниматься собирательством металлолома, не всегда добывая его только законными способами. Постепенно на их семью стали обращать внимание сотрудники детской комнаты милиции. Семья была поставлена на учет – как неблагополучная.

Так прошел еще один год. Кате исполнилось семь лет. И вот однажды, зайдя в квартиру, она увидела, что ее мать находится с тем же самым мужчиной, с которым она застала ее в первый раз. Они оба голые лежали в комнате на кровати, причем представитель мужского пола был тогда сверху. Отец в это время сидел перед подъездом на лавке, ожидая, когда ему разрешат войти в помещение.

Внутри маленькой семилетней девочки, при виде этой картины, напомнившей ей обо всех ее мучениях и страданиях, все словно «закипело». Чувство ее негодования усиливалось оскорбленным самолюбием за своего уже полностью деградировавшего полупьяного папу. Совершенно спокойно Екатерина зашла на кухню, выбрала там нож с самым длинным лезвием и, взяв его в правую руку, пошла в комнату, где Людмила Витальевна наслаждалась утехами со своим давним любовником.

Униженная и оскорбленная дочь подошла к ним сзади и некоторое время наблюдала за задницей маминого кавалера. Ее нерешительность длилась не больше минуты. Выбрав удобный момент, она всадила нож в промежность мерзавца, сделав это по самую рукоятку. К слову сказать: длинна лезвия была не менее двадцати пяти сантиметров. Выдернув клинок обратно, девочка молча осталась наблюдать за происходящим.

Мужчина дико взвыл, но встать уже не смог. Его словно парализовало. Женщина попыталась столкнуть ухажера, но у нее это не получилось. Так они и застыли. Он – истекая кровью. Она – вереща от испуга и призывая на помощь.

Катя, наблюдая за этой сценой, пыталась побороть в себе желание вонзить ножик и в тело своей мучительницы-родительницы. Пусть и с трудом, но это у нее получилось, хотя искушение девочки было настолько велико, что если бы мать сказала хоть одно грубое слово, то судьба ее была бы в тот миг решена. Однако женщина, глядя в уверенные и жестокие глаза маленькой дочери, словно чувствуя это, только раболепным голосом приговаривала:

– Катенька, дочка, прости, пожалуйста. Не убивай. Я больше тебя никогда не обижу. Я исправлюсь. Честно.

Девочка ничего на это не отвечала, а стояла и мысленно боролась со своим непреодолимым желанием закончить существование ненавистной ей женщины. Постепенно любовник затих, а тело его обмякло. У Людмилы Витальевны получилось сбросить его с себя на пол. Осторожно обойдя дочь стороной, она, так ничем и не прикрываясь – вся в крови, выбежала на улицу с криками: «Помогите!»

Когда приехали сотрудники милиции и увидели то, что случилось, многим даже видавшим-виды стало не по себе. Девочка так и стояла посередине комнаты с ножом в руке, как маленький зверек, готовая в любой момент бросится на очередную жертву. С большим трудом милиционерам удалось отобрать у нее нож.

Когда к ней приблизились с этой целью, Екатерина бросилась на ближайшего сотрудника, желая поразить его в то же самое место, куда чуть ранее воткнула клинок в тело уже мертвого материнского кавалера. Тому удалось увернуться, а девочка стала «метаться» по комнате, словно бы сумасшедшая, размахивая орудием убийства и не давая к себе приблизится. Когда одному из служителей закона все-таки посчастливилось схватить ее за руку, Катя, бешено извиваясь, всех кто был с ней рядом, стала кусать зубами и царапать ногтями. Пришлось ее связывать и колоть успокоительное лекарство.

После этого случая долгое время Екатерина лечилась в психиатрической клинике, а по выходе оттуда была определенна в детский дом в небольшом пригородном поселке. За время отсутствия девочки было проведено расследование. Установлены факты жестокого обращения с дочерью, и принято решение изъять ее из семьи. Родители были лишены родительских прав, и заботу о воспитании затравленного ребенка взяло на себя государство.

Детский дом представлял собой красного цвета двухэтажное кирпичное строение, общей площадью составлявший не менее полутора тысяч квадратных метров. Его территория, где кроме отдельно стоящей кочегарки, располагались еще всевозможные хозяйственные постройки, была огорожена двухметровым металлическим забором, выполненным из сваренных между собой прутьев. Ворота были аналогичными, только чуть выше, и на стыке сходившиеся под конус. Они всегда были заперты, и покинуть территорию учреждения было практически невозможно.

Вот в это здание и прибыла семилетняя Екатерина Ветрова. Встретила ее директор заведения – Злыднева Маргарита Павловна. На вид она была очень строгой женщиной, по возрасту подходившей к пятидесяти годам. Зеленые глаза ее, из-под очков с толстыми линзами, «бросали» гневные взгляды. Вечно нахмуренный лоб говорил о том, что она давно уже свыклась со своей ролью наводить страх и ужас на своих подопечных. Пепельного цвета вьющиеся волосы были аккуратно уложены в короткую прическу: «Каскад». Средняя полнота ее фигуры также придавала образу величавость и внушала дополнительное уважение.

– Ну здравствуй, Екатерина, – строго начала знакомиться директриса, – Меня зовут Маргарита Павловна. Я здесь самая главная, и меня все слушаются. Также должна поступать и ты. Если ты проявишь себя воспитанной девочкой, то мы подружимся. Если же ты посчитаешь возможным, что можешь здесь что-то изменить, тогда жизнь твоя изменится, и ты познаешь всю тяжесть наших принудительных наказаний.

Катя молча слушала наставления, прекрасно понимая, что вряд ли ей здесь будет лучше, чем было дома, но делать было нечего, судьба распорядилась таким образом, что ей теперь необходимо привыкать к новым невзгодам и тяжким лишениям. Между тем Злыднева продолжала и, видя безразличие Ветровой, с интересом спросила:

– Ты меня слушаешь?

– Да, Маргарита Павловна, конечно слушаю, – был четкий ответ маленькой девочки.

– Тогда я продолжу. Живем мы здесь по заведенному распорядку. Подъем в шесть утра. До шести часов десяти минут зарядка, затем до семи тридцати утренний туалет и уборка спален. Далее – завтрак, и с восьми тридцати начинаются занятия, продолжающиеся до пятнадцати часов. В перерыве, в одиннадцать пятьдесят обед. По окончании занятий получасовой сон, после которого с пятнадцати тридцати и до восемнадцати тридцати самоподготовка. В перерыве, в шестнадцать часов полдник. После самоподготовки до девятнадцати часов ужин, за которым следует воспитательный час. С двадцати и до двадцати одного часа свободное время, потом подготовка ко сну и вечерний туалет. В двадцать два часа – отбой. Все ли тебе, деточка, понятно?

– Да, Маргарита Павловна, мне все совершено ясно, – отвечала, не моргнув глазом, новенькая воспитанница.

– Хорошо, тогда иди устраивайся. Займешь койку на верхнем ярусе.

Подхватив свои небольшие пожитки, свернутые в небольшой узелок, Екатерина прошла в комнату, где было в один ряд установлено десять двухъярусных кроватей. Нижние койки были все заняты. Как оказалось, свободны были только две верхние, расположенные почти у самого входа. Девочка решила занять ту, что все же была подальше.

Время было только-что послеобеденное. Все были на занятиях. Катя сложила свои вещи в тумбочку и осталась ждать остальных обитателей ее нового огромного дома. Когда ее невольные соседки вернулись, то оказалось, что все они разных возрастов от шести до шестнадцати лет. К новенькой сразу же стали относится настороженно, никто не хотел брать ее в свою компанию.

Катю такое первоначальное обращение вполне устраивало, так как сама она, хоть и являлась довольно общительной, но в новом кругу чувствовала некое невольное отчуждение.

Так прошел первый день. После ужина, закончив вечерний туалет, все обитатели детского дома стали укладываться спать. Когда все улеглись, и Екатерина закрыла глаза, собираясь отправиться в царство сладостных сновидений, она вдруг почувствовала, как непреодолимая сила тащит ее с кровати вниз вместе с одеялом. Оказавшись на полу, девочка поняла, что ее заворачивают в собственное покрывало. Она попыталась закричать, но тут же почувствовала, как ее тело стало принимать на себя многочисленные наполненные гневом удары.