– Совершенно верно. Поэтому и нельзя определенно сказать: будет она жить или нет, вернется к ней сознание, либо же она так и будет в беспамятстве. Сейчас нужно только лишь ждать. Вам же я посоветую идти домой и основательно отдохнуть, а то на Вас смотреть страшно, того и гляди, от усталости Вы сами сознание потеряете, а любое переутомление в вашем возрасте чревато инсультом. Оставьте мне свой телефон, если будут какие-то изменения, я Вам сразу же позвоню.

– Да, Вы совершено правы, – согласился офицер и тут же добавил, – я пришлю к ней на охрану двоих своих людей, и они будут постоянно дежурить возле палаты. А вы, в свою очередь, поместите ее, пожалуйста, в отдельные благоустроенные апартаменты.

– Это вполне осуществимо. Не волнуйтесь, мы именно так и поступим, – закончил разговор опытный доктор.

Эдуард Владиславович вышел из кабинета, позвонил Рыкову и Громову и велел им немедленно прибыть в больницу. Дождавшись их появления, Корнилов выразил им свое пожелание:

– Вот что ребята. С сегодняшнего дня вы переезжаете жить к палате Екатерины Сергеевны, пока она не придет в себя и отсюда не переедет. И смотрите: на этот раз не облажайтесь, а следите так, чтобы ни одна муха не просочилась. Все ли понятно?

Услышав заверения, что телохранители его отлично поняли, и что на этот раз ничего непредсказуемого не случится, генерал, устроив возле палаты Вернер круглосуточный пост, с «тяжелым сердцем» отправился восвояси.

Екатерина же в этот момент находилась между жизнью и смертью. В ее воспаленном мозгу «проносилась» вся ее прошлая жизнь, возникшая в тяжелых воспоминаниях…

Детство Ветровой Катеньки протекало в провинциальном небольшом городке, имеющим население не более десяти тысяч человек. Ее родители имели пристрастие к злоупотреблению спиртными напитками, причем, мать была еще и женщиной достаточно легкого поведения. У них в квартире постоянно находились странные посетители, которые охотно пользовались ее услугами, направленными на предоставление в торговлю своего довольно красивого тела. При этом, плата, в основном, осуществлялась вино-водочными изделиями.

Отец настолько со всем этим смирился, что невольно принимал участие во всех этих непристойностях, ожидая полагающейся ему порции спиртосодержащих напитков. Он давно уже потерял работу, так как хоть и был специалистом высокой квалификации, но сотрудники, страдающие алкогольной зависимостью, никогда и нигде не пользовались значительным спросом.

Девочка росла в жестоких условиях. Мать издевалась над ней, как могла.

Это была молодая еще женщина: ей едва перевалило за тридцать. Тем не менее выглядела она гораздо старше своих полных лет. Ее еще достаточно красивое лицо носило следы длительного беспробудного пьянства, выражавшегося в мешках под глазами, обвисшей и обрюзглой коже, синюшном оттенке. Начинающее полнеть тело довершало печальный образ общественного падения этой некогда красивейшей женщины. Единственное, что еще выдавало в ней желание к жизни – это ее темно-голубые сияющие глаза, «горящие» озорным девичьим блеском. К своей одежде она давно уже относилась небрежно и совершенно не придавала значения тому, как она сейчас выглядит. Имя, которое носила та женщина: Ветрова Людмила Витальевна.

Отец мало чем отличался от матери. Он был старше ее на пятнадцать лет, при том, выглядел далеко за пятьдесят. Его «изрезанное» морщинами лицо мало напоминало того красавца мужчину, с которым познакомилась молодая Людмила Витальевна, когда освободилась из мест лишения свободы и сразу же «увела» его из семьи. За каких-то три-четыре года она сделала из Ветрова Сергея Геннадьевича спившегося старца, потерявшего интерес к добропорядочной жизни. Даже его серые глаза давно уже не показывали какого-либо интереса ко всему, что вокруг него происходит. Ростом он был много выше своей жены, возвышаясь над ней почти на «полторы головы». К тому, как он выглядит, родитель девочки относился совершено равнодушно, одеваясь в старые поношенные обветшавшие вещи.

Вот таким печальным образом выглядели родители маленькой Кати, когда ей только исполнилось четыре года. Отец относился к ней более снисходительно, можно даже предположить, что где-то в глубине души любил прекрасную девочку. Мать же, совершенно не скрывая, что дочка ей в тягость, каждый раз на это указывала. Побои и оскорбления в свой адрес Екатерина терпела практически ежедневно. Редкий случай, когда организм Людмилы Витальевны уставал от пьянства, и она устраивала короткие периоды от опостылевшей пьяной жизни. В такие моменты женщина вдруг вспоминала про свою девочку и, практически, носила ее на руках.

Такие проблески в извращенном сознании матери случались очень и очень нечасто и являлись для дочери лучшими днями ее существования. В основном же в квартире маленькому и несчастному созданию было находится страшно и жутко, но деваться из этого «ада» ей было некуда, и она постепенно привыкла к такому общению, и даже стала считать его абсолютнейшей «нормой жизни».

В детском садике, куда ее определили бесплатно, как дочь малоимущих родителей, давно уже привыкли, что за ней никто не приходит и отпускали Екатерину до дома одну. Однажды, придя таким образом в квартиру, она увидела, как в одной из комнат ее мать ласкается с чужим незнакомым мужчиной. Пьяный отец, в это же самое время, спал в соседней комнате. Девочка «застыла» на пороге родительской комнаты, не в силах двинуться с места.

Через какое-то время Ветрова-старшая заметила, что за ней и ее очередным ухажером внимательно наблюдают и, резко оттолкнув от себя полового партнера, стремительно встала. Подойдя к ничего не соображающей от пережитого шока маленькой дочери, мать схватила ее за длинные волосы и потащила в соседнюю комнату, где спал другой более пьяный родитель. Рассыпав в углу на пол сушенный горох, она поставила девочку на колени и злобно сказала:

– Вот, маленькая дрянь, теперь постой и подумай. Будешь знать, как подглядывать за взрослыми.

«Заливаясь» слезами, маленькая Катя запричитала:

– Мамочка, прости. Я больше не буду. Честно.

Однако женщина была непреклонна. Создавалось впечатление, что она получает удовольствие от страданий собственной дочери, так как видя происходящее, она украдкой улыбалась, и чем больше ревела девочка, тем радостнее становилось выражение на ее опухшем лице.

В первый раз Людмила Витальевна ограничила такое наказание одним только часом, но со временем подобная мера воздействия вошла у нее в привычку, и за малейшую провинность Екатерина, предварительно получив тумаков, вставала на колени в угол на рассыпанный там сушенный горох, который никто оттуда уже и не убирал. Мать от ее мучений испытывала наслаждение, дитя же копило злость и закаляло характер.

Постепенно она настолько привыкла к ежедневным побоям и наказаниям, что научилась не обращать на боль никакого внимания и плакала только для вида, чтобы не раздражать еще больше мучительницу-родительницу.

Когда девочке исполнилось шесть лет, ее родители к тому времени полностью деградировали. На маму ухажеры обращали внимание все меньше и меньше, и ходили к ней только асоциальные личности. Настало время, когда в доме нечего стало есть. Катя к тому времени уже стала ходить в школу и однажды, вернувшись с занятий, спросила:

– Мама, а чего мы сегодня будем кушать?

– Ах, тебе, дрянная девчонка, еще и есть подавай, – заорала Людмила Витальевна, хватая по привычке дочь за волосы одной рукой, а другой «раздавая» ей оплеух, – постой-ка, милая, в углу на горохе, тебе, я вижу, это очень понравилось.

С этими словами, женщина потащила девочку к месту ее наказания, при этом, гневным голосом объясняя:

– А если тебе хочется жрать, так пойди и укради, заодно, и меня накормишь.

Просить пощады было бы бесполезно, и хоть Екатерина боли уже не чувствовала, но она хорошо усвоила, что если не будет плакать, то наказание только усилится, и мать придумает ей что-нибудь более-чем жестокое. Поэтому она исправно рыдала, ненависть ее же от этого только усиливалась.