Дождь Смотрите, что делает дождь! А как настороженны липы! Вот тут вы как раз и вошли бы, пока не окончился дождь. Пока не случилась беда, вошли бы в мерцании капель. Я камень лежачий, я камень, заброшенный кем-то сюда. Вам так меня тронуть легко! И вы меня стронуть могли бы. Смотрите, как жертвенны липы, как дышится в ливень легко! Я все вам потом возмещу. Однажды зимой, при морозе, я все опишу это в прозе и всю ее вам посвящу. И я назову ее так: «Записки лежачего камня». А может быть – «Исповедь камня». А может быть, даже не так. И я назову ее «Дождь». И станет названье прологом. И станет великим пророком мне вас напророчивший дождь. Все это я вам подарю, чтоб так же и вас поднимало. И я понимаю, как мало я, в сущности, вам подарю. «Разлюбили. Забыли…» Разлюбили. Забыли. Так однажды забыли, будто двери забили и все окна забили. В заколоченном доме моем не светает. Только слышу, как с крыши сосулька слетает. Кто-то мимо проходит. Кого-то зовут. В заколоченном доме моем только звуки живут. Только звуки приходят ко мне и гостят у меня. Звуки ваших часов. Звуки вашего дня. Вот я слышу, как вы зажигаете свет через тысячу стен от меня. Ваше платье упало на стул. Это вы раздеваетесь. Вы гребенкою чешете волосы. Это гроза. Через тысячу стен этих слышу, как вы раздеваетесь, как вы дышите, как закрываются ваши глаза, как становится тихо потом, а потом, погодя… Белый звук снегопада. Зеленые звуки дождя. Женщина в голубом У курортного моря, в том безветрии голубом, я встречал одну женщину. Она вся была в голубом. Голубые туфельки. Шляпка модная голубая. И глаза голубые. И книга в руке – голубая. На нее молились изнемогшие от подагры пожилые курортники Старой и Новой Гагры. Не дыша глядели, стоя в садиках и в калитках, на нее, плывущую в этих пальмах и эвкалиптах. Вот она идет, то их милуя, то карая, по ковровой дорожке их голубого рая. Как всегда, с голубою книгой в руке идет. Голубая книга удивительно ей идет. И она это знает. Она не возьмет любую. Она выбирает обязательно голубую. Она равнодушна ко всем остальным книгам. Она знает жизнь по одним голубым книгам. «Я не был там какой уж год…»
Я не был там какой уж год. По праздности? По лени? Высокий белый пароход спускается по Лене. Кружится чайка за бортом, и на скамейке с краю с широкоскулым якутом я в шахматы играю. Подходит к нам его жена. Она садится слева. Какая у него жена – ну просто королева! Какие у нее глаза! Коса у ней какая! Я грустно отвожу глаза, ладью передвигая. Притом я смутно сознаю, что нравлюсь королеве. Я каждым ходом создаю угрозу королеве. Исход неясен до поры, но если б она знала, как я страшусь конца игры и как я жду финала!.. Потом проходит целый год. Вода не убывает. Высокий белый пароход все дальше уплывает. Там зябко на исходе дня. И лето на исходе. И странно мне, что нет меня на этом пароходе. О, захолустные места! Скрипучие ступени! И деревянного моста железное терпенье. Там женщина среди цветов идет, меня не зная, и радуга семи цветов – как ягода лесная. Осень Кто-то вкрадчиво очень в мои окна стучится. Ничего, это осень. Ничего не случится. Я учитель. Я школьник. Я решаю задачи. У меня то удачи, то одни неудачи. Тех и этих отведав, я свое продолжаю. Я не знаю ответов. Я решаю, решаю. Вот задача о листьях, о горящей осине. А по сути – задача об отце и о сыне. За окном кто-то ходит, лопоча и судача. Это осень подходит. Это тоже задача. Вот и дождик защелкал по листве повители. Соловей – он отщелкал, журавли полетели. Звон негромкий из кузни, будто там, за рекою, кто-то трогает гусли осторожной рукою. |
