За раскуроченным взрывом картофельным копачом лежал майор Лопатин, и достреливал последнюю обойму своего ТТ. Из густых зарослей смородиновых кустов позади него подполз Долдашев:

– Все, командир, – вытирая лицо от затекающей в глаза крови, выдохнул он, – переставай воевать. От Филиппова к тибе пиришли шеловек двадцать. Камбата убили, танк задавил. На той старане нашх совсем уж нет. Мы тольк и остались. Шьто делаим?

Заместитель начальника штаба опустил пистолет:

– Все, Каирболат, – прохрипел он, – труба дело. Как мы не трепыхались, а пришел наш последний час. Страшно?

– Нет, камандир, – ответил проводник-кинолог, – тольк сабак нашх жалко. Хороший был в этот раз, луший сабак. Все как адын! Золото, а не сабак. Слыш тиха? Сидят, не гавкают. Видят все. …Нас подавят танком, их перстриляют. Жалко

– Не доехал еще сюда ни мой, ни твой танк, – горько улыбнулся Лопатин, – кто нас подавит? Зае…ся они гонять за каждым, а, Долдашев? Так чтоль?

– Так, камандир.

– Ну вот. Ты давай-ка, собери там, за хатой, в окопчике, всех, кто остался, и отправь Соловьянова, пусть открывает вольеры. Слышь? Вы, все уцелевшие проводники, распределите собак меж собой. Кого будем ими травить – сам знаешь. Сейчас и я, …как-то поднимусь и приду к вам. Присмотрюсь только, как бы нам получше ударить …по этим чертовым танкам, …штыками да собаками. Не кисни, Долдашев, ща мы устроим им «барыню с выходом».

– Камандир, – собрался было идти и выполнять приказ Каирболат, но вдруг остановился, – есть же у нас шашк с дымом. Сматры, ветр в поле тянет, вишь? Давай пошлем дым в танки? Много будит дыму, а станет, как туман, немц нас не видеть будет…

– Умно, Долдашев, молодец, – щурясь на далекое, усеянное танками поле, похвалил проводника Лопатин, – так и сделаем, собирай людей.

В приемном пункте для больных и раненых стояла невыносимая жара. В окнах всего огромного здания практически не было стекол, но и это мало спасало от зноя. Хенрик Вильгельм Мюнх, как другие, доставленные в Ровно из разных концов Украины, был просто вне себя от злости, но, в отличие от своего соседа, предпочитал отмалчиваться.

– На кой черт всех нас было сюда тащить? – Возмущался говорливый вояка, обосновавшийся на кровати справа. – Можно же было меня оставить в перевязочном пункте прямо там, под…, как же называется эта дыра? Нет, вы подумайте! Одного они оставляют там, другого, третьего…, а меня, Юргена и Хаффмана поволокли черте куда! И не жалко им было отряжать под это дело машину, людей, …и еще трясти нас полста миль!

– Служивый, если хочешь, давай я замолвлю за тебя словцо? – Не выдержал тот, кто после ампутации правой кисти только пару часов назад пришел в себя. – В подвалах, где хирурги отрезают нам все лишнее, достаточно прохладно, и почти нет мух. Мне там оттяпали руку. У тебя, я гляжу, тоже забинтована конечность. Скажи сестре, что тебе плохо, и тебя отвезут туда. Только прошу, расскажи слово в слово хирургам все то, что ты уже час нам тут излагаешь. Если не руку, то хотя бы язык они тебе отрежут, и нам всем станет легче…

– Черта с два меня туда переведут, – ничуть не обидевшись, не сдавался сосед. – Где тебя ранило в руку, солдат?

– Я оберефрейтор, – вздохнув, уточнил новоявленный калека. – Здесь, под Ровно. Партизаны напали на колонну.

– Счастливчик, – сокрушался «говорун», – слышали? Он герой. Рана на руке зарастет, это не беда, у тебя же осталась другая. Поедешь домой с этой чертовой войны, тебя встретят, как героя! У тебя ведь пулевое?

– Осколочное, – морщась о боли, ответил оберефрейтор, – вырвало три пальца и раздробило кисть…

– Все равно, – продолжал «говорун», – ты герой, все вы герои! Так и знайте. А нас…, – он потряс в воздухе своей забинтованной конечностью, – Юргена укусила змея в болоте возле Винницы, где они что-то грандиозное строят, на Хаффмана напала какая-то дикая собака в селе у колодца, а меня…, меня цапнула русская лошадь, когда я выводил ее из стойла…

По палате пробежал смешок.

– Да, – улыбнулся своим же словам «говорун», – лошадь! Прокусила одежду, до крови и даже вырвала кусок кожи, размером с сапожный каблук. А теперь представьте, меня, Юргена и Хаффмана разделяла сотня километров, но нас зачем-то собрали в одно место, промурыжили там сутки и затем притащили сюда. Берут нашу кровь, изучают в ней что-то, будто я какой-то феномен. Сумасшедший дом, а не госпиталь!

Должен сказать, что я охотно поверил бы в то, что в лазарете нашей части собрали одних докторов-идиотов, на самом деле так и есть. Но как тогда быть с медиками из других частей? Выходит, и там все обстоит так же?

– У них приказ, – не удержался Хенрик, – полежишь немного, пойдешь на первую беседу с «Ангелом» и, думаю, сам обо всем догадаешься…

– Лучше бы тебе помолчать Мюнх, – не дал ему закончить унтерштурмфюрер Феллер, – хватит с нас и одного болтуна.

– О, – тут же навострил уши укушенный лошадью, – да вы тут все знакомы? …В бинтах. Откуда вы, ребята?

– Из-под Умани, – неохотно ответил Феллер.

– Ух-ты! – вдруг встрепенулся «говорун». – Я, кажется, слышал о том, что там творилось. Эй, ребята! А что, правда, что там русские воюют собаками-людоедами?

– Что за ерунду ты несешь? – Недовольно вздохнул унтерштурмфюрер и, отвернувшись к стене, прикрылся простыней.

– Нет, на самом деле, – не унимался укушенный русской лошадью.

– Ты уже слышал, – поворачиваясь к болтуну спиной, решил закончить беседу и Хенрик, – хватит тебе и того, что уже знаешь, фантазер. Нас привезли из другого места. Не было там никаких собак…

– Но ведь Умань…?

– Под Уманью столько войск, – всем своим видом показывая, что собирается уснуть, уточнил Мюнх, – что хватило бы на всю операцию во Франции. Все, отдыхай…

Того, кого раненные называли «Ангел» вызвали в Ровно из-под Львова. К этому времени в войсках уже прекрасно знали, что подобные ребята носят форму, имеют звания и отзываются на имена, которые на самом деле не имею ничего общего с тем, кем они являются на самом деле. Где бы ни появился такой «Ангел», никто, даже старшие офицеры не смеют обсуждать его действий или не дай бог как-то им перечить. Так же в войсках знали, что наверняка есть какой-то секретный приказ, открывающий перед ними все двери и даже наделяющий их полномочиями решать чьи-то судьбы. Именно потому «Ангелов» боялись, а еще ненавидели…

Фридрих Винклер приехал в Ровно рано утром 5 августа. Сразу же после того, как он предстал с секретным предписанием перед Комендантом города, Фридриху сообщили, что в местном приемном пункте для раненых и больных уже работают двое его коллег, прибывших с подобными бумагами, дающими их обладателю самые широкие полномочия.

При встрече в госпитале, разумеется, никто из них не подал и виду того, что они знают друг друга. У всех троих были разные задачи и, по существующим в их кругу правилам, даже между собой они не должны были обсуждать какие именно, если, конечно, интересы «Ангелов» где-то не пересекались. Случаи подобных «стыков» были не редки, но инструкции на сей счет были настолько выверены, что любые проблемы между собой «Ангелы» решали наедине, тихо и, улыбаясь друг другу.

Унтер-арцт Вильгельм Вендт и лейтенант Дитрих Крайс уже два дня «топтали свои дела» в душном госпитале, продуваемом насквозь сухим, горячим ветром. Едва только цепкий взгляд одного из них отметил знакомую фигуру, появившуюся из кабинета руководителя миссии Красного креста, как он тут же отправился навстречу коллеге. Вновь прибывший тоже узнал его. Достав на ходу пачку сигарет, он дал понять: «спускайтесь вниз, надо поговорить».

Фридрих Винклер не курил, но для таких случаев всегда носил с собой «MOKRI SUPERB» Дрезденской табачной фабрики. Спустившись вниз, он осмотрелся. Те из больных, кому не запрещалось, и кто мог передвигаться, а также персонал, курили сразу в нескольких местах вокруг здания. «Это хорошо, – подумал гауптман, – в таком случае мы можем стать где угодно. А вот и коллеги…»