«Для меня способ хватки является даже более важной характеристикой, чем место хватки первой. Неслучайно в отечественной литературе вплоть до 80-х годов ХХ ст. рассматривались три вида хватки: 1). Слабая; 2). Крепкая; 3). «Мертвая». Причем «мертвая» хватка считалась порочной…

Книга «Собака сопровождения». В.Б. Высоцкий – главный эксперт УФРНСБ по охранным собакам.

Шел скорбный июль 1941 года. К Киеву, словно тень солнечного затмения, ползли немецкие армии. В «лоб» этот великий город взять не удалось, но это только добавило немцам азарта и выдумки. Они ослабили давление на столицу Украины с запада и яростно двинулись к ней с юга и севера. Советская оборона трещала по швам, но как ни старались немцы затянуть удавку вокруг вечного города, несмотря на все их усилия, к концу месяца черных вишен стало понятно, что провести намеченный на 8 августа парад германо-союзнических войск в захваченном Киеве не получится. А ведь на запланированные торжества ожидали приезда самого Фюрера в компании с Муссолини и Тиссо.

Командование Вермахта, не привыкшее менять планы своих парадов, не считаясь ни с чем все же нашло нужные слова и рычаги воздействия на солдат. В результате, в районе Умани обозленным фашистам удалось зажать в клещи и практически полностью уничтожить 6-ю и 12-ю армии Юго-Западного фронта под командованием генералов Музыченко и Понеделина. Справедливости ради нужно сказать, что эти измотанные постоянными боями части, с первого дня войны сдерживающие натиск врага, отступая от самой границы СССР, сделали все, что могли. Потеряв к этому моменту большую половину личного состава, под Уманью они попросту были раздавлены катящейся на них огненной лавиной.

Развивая успех наступления, германское командование приказало тридцати танкам бригады СС «Лейбштандарт Адольф Гитлер», а с ними двум батальонам отборной мотопехоты, полусотне орудий и шестидесяти минометам ударить по остаткам частей советских войск, рассеянным по лесисто-холмистому массиву на правобережье реки Синюха, в районах сел Подвысокое в Новоархангельском районе Кировоградщины и Легедзино Тальновского района Черкащины…

Глядя в звенящие от зноя небеса, да вслушиваясь в гром близкой канонады, легедзинские крестьяне, да вошедшие утром в их село бойцы Красной армии лишь хмурились, суетясь на окраине села, да у приземистых, глинобитных хат.

Быстро же докатилась сюда война. В первые дни селянам не верилось, что где-то идут бои, кто-то лишился крова, родных, здоровья, а то и самой жизни. Только когда прошла мобилизация, стало ощущаться, что жизнь в селе изменилась. По радио все время говорили о тяжелых потерях, об оставленных немцам городах, но люди были уверены в том, что их крепких, молодых хлопцев, еще вчера трудившиеся рядом со всеми в полях и на мехдворах, минует горькая чаша. Пока еще никто не знал, что такое похоронка, может быть потому, что почта, призванная их доставлять, откровенно скажем, работала в это время как попало.

Селяне, уверенные в силе советской армии, ждали скорого окончания войны, но в какой-то день вдруг стала слышна канонада. Народ в селе сразу притих. Даже дети понимали, что это не гроза. Уже назавтра гром орудий порой заглушал вывешенный над новенькой колхозной конторой, рассказывающий невеселые новости черный радиорупор, и люди занервничали – вот она, война! К вечеру сельский рупор и вовсе умолк.

Анатолий Мефодьевич, местный монтер, ответственный за радиовещание, поутру собрался и пошел по линии, чтобы найти обрыв… Вернулся он только назавтра, перепуганный, с разбитыми губами и весь в синяках. Что да как с ним приключилось, монтер никому не говорил, а рассказал все только на закрытом, быстро собравшемся по этому поводу, заседании правления колхоза. В конторе, выслушав и тихо обмозговав его рассказ, вышли к людям и сообщили, что радио в селе заговорит не скоро, потому, как провода обрезаны километров за восемь-десять от Легедзино и одному Мефодьевичу этого не отремонтировать, нужна бригада из города.

В толпе собравшихся селян тут же отыскался человек, который только что приехал из райцентра. Он под честное слово клялся, что и в городе радио по проводам не идет. Люди на рынке ему рассказывали, что вокруг, по лесам, шастают какие-то солдаты в пятнистой форме, видать, немцы, и никого не подпускают к оборванным проводам. Вот тут-то и Анатолий Мефодьевич не утерпел перед людьми и сознался, что идя вчера по линии, он как раз и угодил к таким «пятнистым. Пожалели вороги его седины, убивать не стали, так, слегка намяли бока, да на ломанном русском сказали, чтобы шел домой, монтер, и донес людям такую весть – скоро народ Украины будет слушать другое радио.

Пошептались селяне, да и разошлись по домам, косясь на мертвый рупор. Но начиная с этого дня ни за новостями, ни за покупками в райцентр уже никто не ездил, боялись «пятнистых».

Вокруг гремело уже без перерыва. Ночами то тут, то там вспыхнет зарево, потянет дымом. С восхода и до темна, словно косяки перелетных птиц, гудят шмелями самолеты с крестами, да, слава богу, пока летят высоко над Легедзино. Только стали люди и к этому привыкать – на тебе! Тридцатого июля с утра в село вошли советские войска.

Вначале даже страшно стало, где их столько-то уместится? Ближе к полудню местные жители, которых в этот день уже никак не волновали хозяйские дела, заметили, что в правлении их колхоза собрались красные командиры. Что-то около часа заседали, что-то там судили-рядили, а как вышли, то сразу же после того бóльшая часть родного и сильно потрепанного войска двинулась дальше. В Легедзино остались лишь невесть откуда взявшиеся пограничники, коих, как видно, с самой советской межи гнали своими пушками свирепые немцы.

– Гля, Каленик, – заворачивая темный самосад в пожелтевшую газету, кивнул в сторону околицы старик Гончарук, – и шо за вояки? Кинули этих, с зелеными шапками, а сами во-на, в шаломах залезных, и чегой-то тикають.

– Не грамотный ты, дед Фока, – подсаживаясь к нему на скамейку, тоже решил перекурить Чайка, – это ж так надо. Шурина маво сын служил на границе. Говорил, что на меже железная шапка казаку не положена. У них, вишь, устав то запрещает, потому, как задача погранвойск – охранять границу!

Сам подумай, что они для большой войны? Их все одно первыми стопчут, хоть ты в каске, хоть без нее. Главное дело для пограничника – пошуметь хорошенько, чтобы другие услышали да стали обороняться. Дивно, шо уцелело их столько? Потертые все, видать, драпали. Хотя, може и не драпали, раз им столько всего тут оставили. …Вон, – Чайка глубоко затянулся и махнул рукой, – за моим сараем, артиллерия! Аж две пушки! А во всем селе, может и боле того. Махонькие правда, как ими и воевать-то?

– Не две, – тихо заметил дед Фока и завертел головой, будто с этого места мог рассмотреть сарай соседа. – Я по утру видел, всех три!

– На свой сарайчик пялься, – попрекнул его Каленик, – все одно отсюда ничего не видать. Однако ж, я гляжу, у тебя во дворе тоже полно солдат. Кухню вон под яблонями дымоварят…

– Шо там кухня? – Огладил пышные усы старик Гончарук. – Тут, за селом, танкетка стоит! Слева, за моим тыном. Старую колхозную комору знаишь? Так там пилимет обосновался. Здорове-е-енный, туды ево в дышло, видал?

– Видал, как тут не увидишь? – Закивал Чайка. – И танкетку, и… Да только то ни пилимет, дед, а зенитка! Сурьезная штука, хоть и невелика кажется…

– Ух ты, – с уважением проскрипел старик, – так воны, що, по самолетам пуляють?

– Ага.

– А-ну, глянь, – дед привстал, и указал вдаль коричневым от табака пальцем, – во-о-о-н над лесом мотается, ни самолет случаем?

Чайка тоже поднялся:

– Он, – подтвердил сосед, – вот же… Помяни беса, так он и объявится.

– Можеть, наш, раз сюда не летит?

– Да кто его отсюда разберет? – Приглядываясь, пожал плечами Каленик. – Больно маленький, как стрекоза. А во, поворачивает. Давай, дед, еще подымим, посмотрим, чего будет…