– Знаете, – все же снова попытался отвильнуть Феллер, – вам, наверное, лучше было бы поговорить с обершутце Хенриком Мюнхом из моей палаты. Их взвод был в самом пекле. Мои ребята в тот день все время оказывались в глубоком резерве.

– Дойдет очередь и до него, – спокойно ответил Винклер, – мне важно выслушать каждого и понять, где в леденящих душу слухах об этом бое правда, а где вымысел. Соберитесь, Карл. Помните, только от вас зависит, когда вы пойдете отдыхать. Меня интересует все, что имеет отношение к схватке с собаками. Ну же…

Феллер потянул в себя воздух, и долго выдыхая его через нос, заключил:

– Nun gut, похоже, от вас так просто не отделаешься.

31 июля, днем, мы получили приказ поддержать танковую дивизию, атакующую отступающие части русских. Простите, не знаю, важно это вам или нет, но вы просили все по порядку…

– Не отвлекайтесь, Карл, продолжайте.

– Так вот, в одной из деревень наша бронетехника, которую мы сопровождали, напоролась на танки советов. Я уже говорил, что мой взвод весь тот день оказывался в резерве, поэтому я не могу детально рассказать, что там вышло, знаю только, что какая-то часть русских танков вступила в бой, а другая ушла через лес. Когда наши «панцеры» подавили сопротивление и сожгли в той деревне вместе с броней советов почти все, несколько машин отправили по следам противника, а основная часть пошла в обход, чтобы ударить по главным силам коммунистов. Те, в это время, массово отходили к Умани. Кажется, я правильно запомнил это место.

За рощей, которую нам нужно было обогнуть, находилось еще одно село, значительно меньшее по размеру, чем то, которое мы вынуждены были сжечь. Никто не придал ему серьезного значения. Знаете, если бы можно было предугадать то, что там произойдет, мы вполне могли бы спокойно обогнуть его и идти дальше, но вдруг мы увидели черный дым, клубящийся над лесом.

Я сидел на броне и слышал то, что говорили танкисты. Все наши машины, что пошли через рощу попали в ловушку и были уничтожены. Командование резонно приняло решение подавить и эту точку сопротивления, в конце концов, чем больше мы перебьем русских, тем меньше их останется.

Танкисты втянулись в бой, а мой резерв отдыхал что-то около десяти часов. Знай наш штаб, что так выйдет, не посылали бы вперед «Panzerbefehlswagen» малыми группами, а ударили сразу всей силой и раздавили этих крыс. Представьте, гауптман, десять часов мы неоправданно берегли резерв и тупо наблюдали за тем, как около двух десятков Pz. III так и остались дымить в этой чертовой дыре! Как потом выяснилось, там окопалось не меньше батальона.

Винклер! Что это за …существа, русские? Я серьезно сомневаюсь в том, что они имеют хоть какую-то возможность здраво мыслить, потому и назвал их так. Посудите сами: у них уже давно не было чем стрелять, да и в строю, как видно, оставалось только жалкая горстка, но они почему-то не сдавались. Как это можно понять?

Мы уже достаточно повидали в этой стране, гауптман. Они живут в хлевах, в каких-то глиняных домишках! Города, магазины бедные, люди одеты кое-как. Что они видели от коммунистов такое, за что следует так отчаянно драться? Может быть, мы чего-то не знаем? Или это с родни библейским историям о массовом одурачивании целых народов? Но как это возможно? Я не верю в подобное волшебство.

В этой деревне, Винклер, когда у русских кончились боеприпасы, те, видимо из крайней степени отчаяния, использовали против нас даже дымовые шашки! Я сам видел, как наши танки в дыму натыкались друг на друга, или кружили на одном месте, но это еще было полбеды! Пользуясь этим, коммунисты умудрились вырезать штыками почти весь взвод, идущий у нас в авангарде. Хенрик Мюнх, это один из немногих, кто остался жив. Их командир погиб. Вот тут-то, наконец, бросили в дело и мой резерв.

Мы выстроились цепью. Задача стояла не самая сложная, следовало просто обнаружить и добить тех, кто напал на передовой взвод. Все мои ребята как один были полны решимости отомстить коммунистам, но, когда ветер начал сдувать в сторону дымовую завесу…!

…Сейчас мне кажется, что все это было во сне, простой ночной кошмар, и ничего больше. На войне «окопным» часто снится что-то подобное. Поймите, Винклер, – ежесекундно добавляя эмоций своему рассказу, все больше распалялся унтерштурмфюрер, – мы были готовы к тому, что, войдя на окраину села, встретимся с неприятелем, но, когда до границы хлебного поля оставалось что-то около трехсот метров, мне вдруг померещилось, что колосья вдруг зашевелились! Тут же из-за горящих танков на нас бросились русские, и про эту метаморфозу с колосьями пришлось забыть. Стрелять по врагу не имело смысла, они были слишком близко. Началась рукопашная схватка.

Это какое-то безумство! У них даже не было касок, только зеленые фуражки, подвязанные ленточками под горло. Выглядело это так, будто коммунисты боялись потерять эти головные уборы или те каким-то волшебным образом были способны их защитить. Ну не из гордости же за принадлежность к своей армии они оставляли себе эти фуражки? Бежать в них в атаку не целесообразно, неудобно, глупо!

А вот дальше… Дальше, гауптман, перед нами открыл свои врата сущий ад. Именно в эти врата кто-то и выпустил страшных псов-убийц. Их было не меньше сотни, уверяю вас.

Началось все с того, что, сцепившись в драке с одним из советских солдат, я краем глаза увидел, как кто-то из моих подчиненных, вопя, как убегающий от паровоза безумец, промчался мимо меня. За ним другой, третий! Не понимая, что происходит, я улучил момент и потянулся к кобуре, чтобы пристрелить вцепившегося в меня «Ивана», но мою руку внезапно обожгла боль, и я попросту не смог ей двигать. Русский как-то вдруг перестал со мной бороться и оттолкнул в сторону.

Радуясь нежданной свободе, я откатился на два шага и вдруг понял, что со мной борется еще и собака. Прикрывшись от нее теперь уже левой рукой, я вскочил и успел выхватить пистолет. Теперь понятно, почему глупый «Иван» решил меня отпустить. Он был серьезно ранен и попросту оставил меня псу! Пришлось разделить обойму моего «Luger» на их двоих. Пока собака кромсала мою левую руку, я уложил «покером» русского, а потом выстрелил остаток патронов в животное.

То, что началось дальше, я буду помнить всю свою жизнь и, поверьте на слово, даже после победы над советскими коммунистами, когда обустроюсь где-нибудь на положенном мне наделе земли, я никогда, слышите, никогда не заведу себе собаку.

Мои руки были залиты кровью, к счастью, во время схватки боль приходит гораздо позже, чем обычно. С трудом перезарядившись, я ринулся вперед и вдруг почувствовал, что мир передо мной перевернулся. Сам того не понимая, я, закрывая шею, подтянул подбородок к плечу. Наверное, вы уже догадались, меня атаковал другой пес! Этот, как я понял, прыгнул откуда-то с брони стоящего рядом танка. Мне снова пришлось отдать на откуп зверя левую руку и, после этого, выстрелить несколько раз ему в брюхо.

Понимая, что стоя на земле, я сильно рискую, уж простите, гауптман, было не до геройства, я не придумал ничего лучше, как, преодолевая догнавшую меня боль, взобраться на стоявший рядом, почерневший от копоти Pz III.

Всюду шла драка, причем русских было совсем немного. Их работу делали собаки, и как делали! Я своим глазами видел, как они подползали под танки, ныряли в воронки, ждали, когда приблизится кто-то из наших и, выждав нужный момент, бросались и рвали наших ребят на лоскутки.

Кто-то, как и я забирался на броню, но его доставали и там. Один несчастный парень зашился под пушечный ствол Pz и отбивался только ногами, пока пес не исхитрился схватить его за промежность. Они свалились на землю, и дальше мне уже не было видно, чем все это закончилось…

Я не знаю, гауптман, интересуют ли вас такие детали? Но, разрешите мне поинтересоваться: здесь ходят слухи, что все, кто получил ранения под Уманью, будут поголовно награждены, а нас, меня, Мюнха и других ребят, выживших в той собачьей битве, собираются, чуть ли не заклеймить позором. В чем наш позор, Винклер? В том, что эти безумные русские головорезы не пожелали вступить с нами в честный бой, а натравили на нас своих собак?