Может, поэтому это немного задевало за живое.

Ник воспринял это так, будто она считала его простым парнем, которому не хватало глубины.

Ник знал, что большинство людей именно так воспринимало мужчин вроде него.

Некоторым нравились «простые» парни, которые не выискивали подтекста. Парни, с которыми можно попить пивка, поговорить о работе, машинах, мотоциклах или спорте, или просто молча посидеть, потягивая пиво и глядя в никуда.

Однако многим людям нравились многослойные личности.

Вот Блэк был многослойным.

У этого парня имелась масса слоёв и достаточно травм и странных семейных историй, чтобы заинтриговать Мири с её сердцем и разумом психолога. Неудивительно, что она считала этого видящего намного более интересным, чем Ник, даже если не считать их экстрасенсорной связи.

Ник был мистером Надёжность.

Ник был парнем, на которого она могла рассчитывать, к которому приходила за советом, на чьём плече она плакала, когда парень вроде Блэка разбивал ей сердце. Но он не был парнем, в которого она могла бы когда-нибудь влюбиться.

Очевидно, Кико чувствовала то же самое.

Серьёзно, это не должно его удивлять.

Кико работала на Блэка годами. Она привыкла к странностям. Она привыкла к драме, эксцентричности, опасности и сюрпризам. Все, что до этого не дотягивало, казалось ей скучным и слишком предсказуемым, чтобы по-настоящему привлечь внимание её разума или чувств. Ник знал, что она имела в виду, когда говорила, что он напоминает ей её брата.

Он также знал, что это не комплимент.

Хуже всего то, что он это понимал.

Он говорил себе не принимать это близко к сердцу. Он говорил себе, что быть для Кико семьёй, как и для Мири — это ещё не значит, что они считают его поверхностной, скучной, плоской личностью.

Однако он знал правду.

Он даже видел то, что видели они, и не совсем мог с этим спорить.

Ник видел, что в сравнении с кем-то вроде Блэка или Джема он был крайне обычным. Он не мог отрицать это так, чтобы не врать самому себе. В конце концов, его желания до сих пор были не такими уж мудрёными. Даже его мечты основывались на довольно скучных, предсказуемых, человеческих вещах.

Ник хотел завести семью.

Он хотел дом, детей, поездки на пляж, в отпуск — обычную жизнь.

Так что да, он понимал.

Не сказать, чтобы ему это нравилось, но он понимал.

Но здесь, внизу, в темноте этой сырой пещеры у него было слишком много времени, чтобы думать об этом. У него было слишком много времени, чтобы обвинить во всем себя, разобрать каждое воспоминание, прокрутить в голове сцены между ним и Мири, между ним и Кико.

Может, поэтому и пришли сны про драконов.

Может, его разум старался помочь ему, дать какую-то тему для размышления, на которой можно зациклиться и анализировать.

На несколько мгновений это сработало.

Ник прислонялся к каменной стене, дыша медленнее, но немного глубже — в основном от влажности в сырой пещере. Он закрыл глаза. Свет не горел, так что не имело значения, открыты его глаза или закрыты. В любом случае, разницы почти не было.

Пахло потом. Пахло кровью, мочой, дерьмом и человеческой плотью.

Пахло той пещерой, в которой Ник как-то раз побывал в Гондурасе.

Пахло кошмарами, которых он не помнил.

Им не разрешалось разговаривать друг с другом.

А значит, когда они были здесь одни, им не разрешалось говорить.

Из-за этого тишина нарушалась лишь их дыханием. Тишина нарушалась лишь случайным жужжанием насекомых, когда те подбирались слишком близко к его ушам, капанию воды где-то снаружи в коридоре, шороху чего-то вроде крыс или очень больших тараканов, которые бродили ножками и усиками по полу пещеры.

Пот катился по его лицу, шее, груди, спине.

Он склонил голову, закрыв глаза и глядя во тьму своего разума.

Крылья расправились, захлопав в той темноте.

Он увидел там глаза и задрожал, вспомнив их из своего сна. Они были хрустальными и кровавыми, как глаза вампира, и смотрели на него из тьмы. Он чувствовал, как они смотрят на него, как прицениваются к нему. Он видел, как с их губ течёт кровь, струясь по бледным шеям, и задрожал, ощущая тошноту, но в то же время не мог отвернуться, словно зачарованный.

Он даже начинал гадать, не одурманили ли они его, как Джема.

Раньше, закрывая глаза, он никогда не видел таких живых образов. Он никогда не мог так ярко вспомнить книги, фильмы, музыку. Он даже в реальной жизни никогда не видел таких ярких образов.

Картины, которые рисовал его разум, происходили не из реального мира.

Они не принадлежали ни одному миру, о котором Ник знал до сих пор.

Они были взрывами цвета, чувства, звука.

В его снах запахи изменялись.

Он чувствовал запах огня, холода, влажности. Он чувствовал, как пахнет цвет, металлы и земля.

Он смотрел на трещину в коре земли, освещающую её жизнь кровью.

Жар полыхнул на него, обдавая запахом меди и стали.

Огненные ящерицы плыли сквозь этот расплавленный камень, шипя и извиваясь в раскалённой красной и белой лаве. Они шевелили хвостами, сновали в расплавленной реке, в их глубоких черных глазках отражался огонь, отражались черные стены пещеры над головой.

Над ними их отец, дракон, хлопал крыльями.

Он смотрел сверху вниз в ту трещину в земле, наблюдая за ними. Бирюзовые и золотые, зелёные и пурпурные чешуйки дракона мерцали, змеевидный хвост бил по ночному небу, усыпанному звёздами. Его крылья раскрылись шире, забили сильнее, баламутя воздух…

Внизу, под тьмой, бурлила неугомонная, медленно вращающаяся воронка.

В ней не было света. В ней был весь свет.

Она поглощала все, словно чёрная дыра.

Ник чувствовал там мощь. Он чувствовал её, при этом вовсе не осознавая.

Но Ник все равно смотрел, как все это происходит вокруг него. Он не мог отвернуться, зачарованный образами, чувствами, запахами, шепотками присутствия и эмоций. Он сидел там один, на влажном камне — одинокий свидетель кроваво-кристальных глаз в темноте, дракона, ящериц, разреза в Земле.

Он видел и чувствовал так много, но ничего из этого не понимал.

Он был здесь всего лишь туристом.

Он гадал, не сама ли гора принесла ему эти сны.

Он гадал, не подмешали ли они чего-то в еду, или тишина делала что-то с его разумом — тишина, темнота, жар внутри пещеры.

Когда он открыл глаза, тишина вернулась.

Вот только это была уже не тишина.

Ник ощущал вокруг себя жизнь, хрупкую, но безошибочно узнаваемую. Он слышал капание воды, жужжание мух, биение сердце и тяжелое дыхание лёгких его друзей, их сглатывание, когда они испытывали жажду, грусть или раздражение. Он слышал их жалобные звуки, когда они задрёмывали и спали, возможно, видя те же сны, что приходили к нему. Возможно, видя своих любимых. Возможно, видя другие тюрьмы, в которых они побывали, другие плохие вещи, которые с ними случались.

Ник, возможно, чувствовал, что они стали ему ближе всех остальных.

Он чувствовал, что они близки ему — и в то же время он осознавал, что каждый обитал в своём замкнутом мирке, в своём облаке снов, воспоминаний, мыслей, моментов времени.

Он закрыл глаза.

Дракон парил в ночном небе, хлопая крыльями.

Он видел его с золотыми глазами.

Те золотые глаза пристально смотрели на него, оставаясь неподвижными вопреки медленному, ровному биению крыльев, извивавшемуся и бьющему хвосту, молчанию вращавшейся воронки тьмы.

Позади него сияло чёрное солнце, но Ник опять-таки не знал, что это значит.

Затмение? Конец света?

Что бы это ни значило, он знал — дракон понимает.

Дракон парил вверху — создатель, зачинатель всех начал.

Зачинатель конца.

Каким-то образом, глядя в эти глаза, Ник знал, что он скоро умрёт.

Он знал, но не знал. Как и сны, как и нереальность этого пространства, как и движение стен под ним и вокруг него, когда он закрывал глаза — глядя в эту бездну, Ник мог признаться себе, что это ощущалось реальным. Эта смерть ощущалась реальной.