Литмир - Электронная Библиотека
A
A

Заплакал Алексей Михайлович, услыхав о такой смерти. Зачем ему всё рассказывают? И так голова кругом идёт. С медными деньгами, Фёдором Ртищевым придуманными, до сих пор разобраться не могут. После Медного бунта приказал государь отменить их. Уж неведомо, кто обогатился на разорении народном, только не государева казна... Но и тут заботы не кончились. Ловкие мошенники ртутью надирали медяки — не отличить было доверчивому продавцу от серебра. Только к вечеру и обнаруживал, чего наторговал за день...

Ну а про церковные дела и думать Алексей Михайлович боялся. Чуяло, чуяло сердце, что страшно будет за священные покрова заглянуть... Так и вышло.

Уже когда вернулся в Москву иеродиакон Мелетий, стало понятно, что его посольство удалось только наполовину. Вселенские патриархи не желали съезжаться в Москву, чтобы судить Никона. Правда, Мелетий привёз в Москву патриаршее постановление о власти царской и патриаршей, на основании которого русские могли сами решить вопрос о Никоне, но это было, конечно, не то, чего ждали в Москве. К тому же в Москве явился ещё один греческий митрополит Афанасий Иконийский, который решительно объявил подписи патриархов под привезёнными Мелетием грамотами поддельными.

— Позовите Лигаридия! — сказал государь.

Долго разглядывали греки подписи патриархов. Долго, размахивая руками, переругивались между собою.

— Арабская подпись, — сказал наконец Лигарид, — сделана Антиохийским патриархом Макарием, а рядом, по-гречески, его эконом писал Иоанн Хиосец. Почерк Иоанна я добро ведаю.

— А я хорошо знаю почерк Иерусалимского патриарха Нектария, — сказал привезённый Мелетием митрополит Косьма. — Нектарий — мой старый ДРУГ.

«Ещё бы кто засвидетельствовал личность Косьмы, назвавшегося митрополитом Амасийским...» — подумал Алексей Михайлович и спросил:

— А что скажете, владыки, про подписи Царьградского и Александрийского патриархов? Разве ты, владыка Лигаридий, не с грамотой Царьградского патриарха приехал?

Не смутился Лигарид.

— Великий государь! — сказал он. — Когда я в Константинополе был — там Парфений IV патриархом был. А сейчас — патриарх Дионисий. Его подпись владыка Афанасий узнает.

И, повернувшись к митрополиту Иконийскому, заговорил с ним резко и требовательно. Афанасий отвечал так же резко. Заговорили и Мелетий, и митрополит Амасийский. Перебивали друг друга греки. Голоса резкие были. Зашумело в голове Алексея Михайловича. Ничего не понимал он. Ни в чём невозможно было удостовериться. Вон, вроде подтверждена подпись Нектария, патриарха Иерусалимского, а у него, великого государя, грамота лежит от этого Нектария, и пишет в ней Иерусалимский патриарх, что помириться великому государю с Никоном надо, постараться со тщанием вновь возвести законного патриарха на престол. И подпись под той грамотой, хоть и похожая, а вроде другая...

И то добро, что Лигаридий врать не стал. А про Мелетия верно говорят, что он и подписи подделывает, и печати рисует. Не сейчас уже замечен в этом.

Кружилась от выкриков греков голова у Алексея Михайловича. Три митрополита греческих перед ним стояли. Невозможно понять было, кто из них мошенник, а кто — митрополит. Или все трое — мошенники? Тяжело было... Ещё тяжелей было от предчувствия, что, видно, никогда он и не сумеет разобраться в этом. Алексей Михайлович взглянул на список, только что по его просьбе составленный Лигаридом. Патриархи в Царьграде, не говоря уже о митрополитах, менялись с какой-то необыкновенной и ненормальной быстротой. С времени начала патриаршества Никона, за последние двенадцать лет, Константинопольскими патриархами побывали: Паисий, Иоанникий Второй, Кирилл Третий, снова Паисий, Парфений Третий, Гавриил Второй, Парфений Четвёртый, сейчас патриархом был там Дионисий Третий. Тут и одних только патриархов не упомнишь, не говоря уже о племянниках этих патриархов... А кто какие грамоты писал, и сами греки разобрать не могут.

Совсем тут в отчаяние придёшь, хорошо, верный дружище Федя Ртищев всегда рядом.

— Не кручинься, государь-свет... — прошептал он. — Эка невидаль, что мошенников не можешь отличить. Да, может, и нет среди них немошенников-то... А дело, коли уж затеяли его, всё одно довести до конца надобно.

Федя счастливый человек был, такой мягкий в своих религиозных убеждениях, что ни с кем и не ссорился из-за веры. Всё любо было. Греков любил, украинских священников почитал, в своих ревнителях православия тоже души не чаял. Вот и сейчас у него вернувшийся из ссылки протопоп Аввакум из терема не вылезал. Чтобы отвлечь государя от мыслей невесёлых, рассказал Ртищев несколько сибирских историй царю. Заулыбался государь.

— Не повелишь ли пред очи свои привесть протопопа? — спросил Ртищев.

— Приведи, Федя... — сказал государь.

Ну а греки тем временем выяснили все свои вопросы. Лигарид торжественно возвестил, что митрополит Иконийский признал подпись своего дяди, Царьградского патриарха Дионисия.

Афанасий торжественно кивнул, подтверждая слова Лигарида.

— Блядин он сын! — сказал Алексей Михайлович. — Что же тогда раньше лгал?

— Великий государь не должен гневаться! — сказал Лигарид. — Иконийский владыка, уезжая из Царьграда, имел беседу со своим дядей, святейшим патриархом Дионисием, в которой святейший патриарх, не имея всех сведений о преступлениях Никона, высказывался в его защиту. Поэтому Иконийский митрополит и усомнился в подписи своего дяди. Сейчас же, приняв во внимание, что святейший патриарх мог изменить мнение, подпись его он удостоверяет.

— Всё равно блядин он сын! — сказал государь и встал.

Алексей Михайлович объявил, что суд над Никоном не может состояться без присутствия на нём патриархов. Надобно снова ехать и приглашать их.

На следующий день пред царёвы очи поставлен был Аввакум. Милостиво разговаривал с ним государь.

— Вот ещё Бог велел нам встретиться... — ласково сказал он. — Здорово ли живёшь, протопоп?

— Жив Господь, жива душа моя... — отвечал Аввакум. — А впредь, царь-государь, что изволит Бог.

Вздохнул государь, печалясь, что давно уже таких простых и ясных слов не слыхал, и отошёл. Указал только, каб деньгами протопопа пожаловали да на подворье Новодевичьего монастыря в Кремле поселили.

Сжалось от едкой зависти сердце у бывшего на том приёме Симеона Полоцкого. Вот ведь как ласков-то государь бывает... И уже не властен сам над собою Симеон стал. Коли сам такой государевой ласки не сподобился, так хоть постоять возле того, на кого излилась она. И то ведь в радость!

Когда закончился приём, притиснулся к Аввакуму, говорил и говорил, сам не зная, что говорит.

— Откуль ты такой, батюшка? — спросил наконец Аввакум и сам ласковостью государевой растроганный.

— А из Киева, отченька... — ответил Симеон, и показалось Аввакуму, будто лизнул его.

6

Яко ангела Божия встретила Москва Аввакума.

Ещё когда подъезжали только, когда вдалеке на белом снегу показалась вмерзшая в небо Москва, дрогнуло сердце протопопа.

Эх, Москва ты, Москва, Москва-матушка... Два раза прибегал Аввакум, согнанный с приходов своих, и каждый раз заступу находил. Как-то теперь Москва встретит?

Отвернулся Аввакум от своих, с глаза слезинку смахнул.

Здравствуй, белокаменная...

Многого, сам себе в том не признаваясь, ждал Аввакум от Москвы, на многое надеялся, но такой встречи не ждал, на такую встречу и не рассчитывал.

Дивное дело. Думал, позабыли о нём за десять-то лет на Москве, а оказалось — помнили. Да ведь как помнили-то. Раньше-то кто и знал его, протопопа, из Юрьевца убегшего, а сейчас куда ни приди, все глаз не сводят, слова твоего учительного ожидают. Нежданной, совсем уж нежданной эта слава для Аввакума была, даже оробел маленько — не готов к такому он был.

Но, видно, так и должно быть. Не нужны Господу люди, которые специально нужного момента выжидают, чтобы явиться во всей красе... Каков ты есть, такой Ему и люб, и больше ничего изображать из себя не требуется.

50
{"b":"638761","o":1}