Пришлось в Москву волокчись... Вот горе-то! Нигде от дьявола житья не стало! В чём ночью из дома бежал, в том и пришёл к другу своему, царскому духовнику Стефану Вонифатьевичу.

— Откуль пришёл-то такой рваный? — спросил тот.

— Вот горе-то, отче Стефан... — покаялся Аввакум. — Нигде от дьявола житья не стало. Убегчи пришлось с Юрьевца. И жена, и дети, и домочадцы — все там остались. Неведомо, живы ли или прибиты уже...

Страшно было тогда. Но никогда ещё не было так страшно, как сейчас. И не гнева царского, а этих глаз государя, как июньское небушко синих. Недоумение в глазах государя было, боль стояла и стыд. За него, за недостойного иерея Аввакума, который глупых смутьянов устрашился и паству свою покинул.

— Согнали его, государь! — сказал, заступаясь за Аввакума, Стефан Вонифатьевич. — Это моя вина. Почитай, всех протопопов, которых я покойного святейшего Иосифа упросил по городам поставить, согнали со своих мест. Рано, видно, мы единогласие в церковной службе вводить задумали. Не получается враз исправить.

— Нешто не исправить, отче? — почти жалобно спросил государь. — Недавно был я на Никитской на службе, дак там на шесть голосов сразу служат. И народу столько, что повернуться негде. Довольнехоньки всё, что быстро служат. Нешто так и оставить?!

И такое огорчённое лицо у государя стало, что сердце у Аввакума защемило.

— Помилуй Бог, государь! — вскричал он. — Нешто допускать можно такое. Коли смалодушничал я, то прости. Вели мне, назад побреду. Небось успокоился уже мятеж там. Празднуют, что согнали меня. А я тут уж снова. От святых отец ведомо, что понуждать приходится, чтобы в царствие Божие душу привести... У меня разговор с ослушниками короткий будет. Который дурует, тот на чепь, добро пожаловать! Не раздувай уса тово у меня!

Горячо и не смиренно говорил Аввакум, но говорил то, что на душе накипело. Велика и истинна вера православная! Святыми отцами дивно прекрасные службы составлены! Дак пошто же соблазнам лукавого потакать, от такой красоты уклоняться? Нешто это угодно Господу?! Нешто он нас, пастырей худых, за такое по головке погладит?!

Не как с государем говорил Аввакум, как с единомышленником, так же, как и он, о вере ревнующем... И не осерчал государь за вольность эту. Чистым сердцем принял слова Аввакума. С глазами, наполнившимися слезами, подошёл к нему, попросил и Аввакума благословить его.

Дрожала рука Аввакума, благословляя государя. Шутка ли? Царь всея Руси благословения просил. Какое счастье, что Господь такого государя Руси дал! И умом велик молодой государь, и верою, а душою бесхитростен. Но могло ли иначе быть? Православному царству и государь такой надобен. Милостив Господь, зрит нас, грешных...

Не пустили Аввакума назад в Юрьевец. Велел Стефан Вонифатьевич к протопопу казанскому Ивану Неронову идти. А Иван Миронович, отец духовный Аввакума, обрадовался. Благословил Аввакума в Казанской с ним служить, а жить велел у себя на подворье.

В неведомую даль памяти Юрьевец отодвинулся. Словно неведомо когда и бежал Аввакум, как тать какой, под покровом ночной темноты к волжскому берегу, а потом брёл в ночи, спотыкаясь о лесные коренья... Стыдно и вспоминать такое... Коли б сейчас приступили к нему с мятежом, вышел бы, как выходил теперь в Казанской к прихожанам устную проповедь честь, остановил бы словом своим мятежников.

И служили в Казанской благостно. Так служили, как и в мечтаниях своих не надеялся Аввакум службу в юрьевецких храмах наладить. И народ шёл. Со всей Москвы ехали. И бояре знатные, и купцы богатые, и простой народ... Оказывается, можно и не потакая лености да мирской суетливости служить. Добро, как можно...

Об этом и толковали протопопы, когда у Вонифатьевича сходились. Думали вместях, как по всей Руси службу такую наладить. Наконец преставился Иосиф патриарх... Попы от поборов его в крик кричали, не решался он ещё и строгостями службы церковной докучать. Всё ждал, что сгонит его государь с патриаршества, копил добро на случай опалы... Теперь о новом патриархе думать надо было. Чтобы не промахнуться, чтобы не стал новый патриарх палки в колёса устроителям церкви совать. Гожих людей для патриаршества не много было. Царский духовник Стефан Вонифатьевич да Новгородский митрополит Никон... Которого звать?

Иван Миронович Неронов на сторону Стефана Вонифатьевича склонялся. Митрополит Корнилий говорил, что Никона надобно. Аввакум тоже новгородского митрополита поддерживал. Всем добр Стефан Вонифатьевич, а Аввакуму так и другом старинным будет, но дружба не в счёт, когда дело об устроении церковном идёт. Никона Аввакум ещё ранёй Стефана Вонифатьевича спознал. Запомнил, ещё когда в Желтоводском монастыре подвизался тот. Уже тогда по ближним поволжским сёлам о мордвине Никите слух прошёл.

Но не поворачивался язык и против Стефана Вонифатьевича слово молвить. Митрополит Корнилий тоже колебался.

Постились тогда и молились неделю, чтобы дал Бог пастыря ко спасению души, а потом отнесли царю и царице — Неронов настоял — челобитную, каб Стефану быть патриархом.

Митрополит Корнилий подать челобитную ту благословил, но Стефан Вонифатьевич сам отказался от патриаршества. С чистым сердцем тогда составили челобитную за Никона.

А девятого числа июля месяца привёз Никон в Москву мощи святого угодника, чудотворца Филиппа. Вот-то праздник на Москве был. Истинное торжество православия. Крестным ходом и колокольным звоном встречала Москва и чудотворца своего, и будущего патриарха.

Положили мощи святителя в Успенском соборе и немедля к выборам приступили. Два кандидата было. Никон да учитель Никона из желтоводского Макарьевского монастыря иеромонах Антоний. Жребий на Антония пал. Но отказался Антоний. Отказывался от патриаршества и Никон.

Почти столетие назад, 20 июля 1566 года, «понуждал царь и великий князь Иван Васильевич всея Руси со архиепископы и с архимандриты и со всем собором боголепного Преображения Господа Нашего Иисуса Христа и великих чудотворцев Зосимы и Савватия Соловецких игумена Филиппа на митрополию. И игумен Филипп о том говорил, чтобы царь и великий князь оставил опришнину; а не оставит царь и великий князь опришнины, и ему в митрополитах быти невозможно...».

И вот день в день здесь же, в Успенском соборе, окружённый боярами царь Алексей Михайлович кланялся перед мощами святителя Филиппа в ноги Никону, умолял его принять патриарший сан.

— Будут ли меня почитать как архипастыря и отца верховнейшего? — спросил Никон. — Дадут ли мне устроить церковь?

— Будут... — со слезами на глазах поклялся царь. — Дадут...

За государем принесли клятву власти духовные. Бояре тоже поклялись.

25 июля, в день поставления на Московскую митрополию святителя Филиппа, был поставлен в патриархи и Никон.

На поставлении Никона в патриархи в Успенском соборе Арсен не ходил. Не зван был... Но все подробности церемонии знал в деталях. И снова и снова представлял себе, любуясь мысленно безыскусной простотой и величественностью того действа.

Шутка ли? Сумел вытребовать Никон у царя то, что не даровано было и святителю Филиппу.

Весь август провёл Арсен в патриаршей библиотеке, куда определил его Никон. Говорили, скуповат был патриарх Иосиф, но на греческие книги денег не жалел. Повсюду скупали их по православным монастырям бывшей Византийской империи посланцы Иосифа. И везли в Москву, складывая в патриаршей библиотеке вдобавок к тем, что скопились при прежних патриархах и митрополитах. Эти книги и разбирал сейчас Арсен, выискивая самые древние, чтобы, сравнивая их со славянскими, приступить к сверке. И настолько свыкся за минувший месяц Арсен с книжной пылью, что сегодня, когда вышел побродить по Москве, закружилась голова, словно хмельного мёда или вина выпил.