– Ну сколько раз ещё мне повторять, глупенькая? – вздохнул, словно очень-очень расстроен. – Верни то, что принадлежит мне, и я оставлю тебя в покое, обещаю. Время поджимает, Рони. Скоро стукнет пять лет с того дня, как ты меня создала. И если до этого времени ты наконец не поймёшь, что больше не нуждаешься во мне, всё начнётся с начала, отсчёт пойдёт заново и тогда… придётся мне быть твоей тенью ещё целых пять мучительных лет… И если ты допустишь такую оплошность, Рони, страшно представить… как сильно я буду расстроен, и во что от обиды могу превратить твою и без того убогую жизнь. – Придвинулся ближе и зашептал в самое лицо: – Возненавидь меня, перестань нуждаться во мне, Рони. Искренне и от всей души. Иначе… я помогу тебе это сделать. Ну, что ты, девочка моя, – улыбнулся без капли нежности и провёл костяшками пальцев по моей мокрой от слёз щеке, – не такой уж я и садист, у тебя ещё есть время. Постарайся, ладно?

– Почему – пять?.. – одними губами произнесла, чувствуя себя совершенно опустошённой. Не знаю, почему я задала именно этот вопрос из десятков возможных, но… я чувствовала, что ответ на него крайне важен.

Глаза Августа в подозрении прищурились:

– Неужели… правда, ничего не помнишь?

– Что именно я должна помнить?

– Хм… Действительно. Не помнишь, – произнёс с глубоким разочарованием, выдержал паузу, которая по ощущениям длилась вечность, а затем вдруг обхватил моё лицо ладонями, притянул к себе и коротко, но с силой с жаром прижался губами к моим губам. – Не бойся, Рони, – прошептал, слегка остранившись, – я не Филип… я не смогу взять тебя силой… даже если очень этого захочу.

Когда в комнату вернулась Дина, Августа в ней уже не было.

– Ну ты как? – поинтересовалась с беспокойством, после того, как заставила меня выпить полстакана воды. – Полегче стало?

Неуверенно кивнула и на ватных ногах поплелась к кровати.

– Ну а я что говорю? – фыркнула сзади Дина. – Это всё грёбаная пепперони виновата, отвечаю! О! А это ещё что? Подарок? Кому? Мне-е-е? – протянула вдруг, и я так круто развернула к ней голову, что хрустнули шейные позвонки.

– Не открывай! – успела лишь вскрикнуть, но Дина уже сорвала бант с маленькой красной коробочки, что держала в руках, и заглянула внутрь.

***

– Тот подарок оставил Август? – спрашивает Ева, явно впечатлённая детализацией моего рассказа.

– Да. Кто ж ещё? Август пытался надавить на самое больное, вспороть старые раны, заставить меня начать испытывать к нему то же самое, что когда-то я испытывала к Марго и Филипу. Он хотел стать для меня одним из тех, кого я всей душой возненавижу, но… Август ошибался. Таким образом, он бы никогда и ни за что не смог обрести желанное освобождение.

– Твоя любовь была к нему настолько сильна, Ника?

– Любовь? – мрачно усмехаюсь. – Это зависимость, Ева. Это как наркотик, даже хуже. Им можно плеваться, можно давиться отвращением, душиться злобой… но от него ни за что нельзя отказаться, – просто не сможешь, силы воли не хватит. Это болезнь. И цена выздоровления была слишком высока.

Ева выдерживает паузу, глядя на меня глубоко задумчивым взглядом, затем негромко прочищает горло и возвращается к предыдущей теме:

– Так что же находилось внутри коробочки, Ника?

– А разве вы не знаете? – я с горечью усмехаюсь, отводя взгляд от раздражающе спокойного лица Евы. – Или вы думаете, это было моей идеей хранить лезвие в подарочной коробке украшенной милым атласным бантиком?

К лезвию прилагалась записка:

«В память о лучших днях твоей жизни».

** ** **

Подвал в котором меня держали был похож на тесную бетонную коробку. Там пахло сыростью и старыми газетами, стопки которых занимали половину территории. Под низким потолком, на проводе болталась одинокая лампочка; она и стала моим солнцем, ведь кроме неё в подвале не было ни единого источника света. Как и часов не было, так что время потеряло для меня всякое значение. И если поначалу благодаря биологическим часам я ещё могла отличать день от ночи, то очень скоро чувства мои притупились. Как и надежда моя на спасение становилась всё призрачнее… и призрачнее…

Порой казалось, что между визитами Марго и Филипа проходили сутки, а то и несколько, а порой казалось – всего пара часов. Часто бывало, что свежие царапины ещё не перестали кровоточить, а на смену Марго уже являлся Филип и с азартной улыбкой на губах принимался сдавать карты.

О, да. Филип обожал играть в карты. В то время когда мне приходилось этому учиться, чтобы угодить своему похитителю. Приходилось заставлять себя не думать о боли, о страхе, о том, где нахожусь, и какая участь меня ждёт. Приходилось подыгрывать Филипу, – и не только в карты. Со временем я даже взяла контроль над эмоциями и, когда нужно было, выдавливала из себя улыбку, огорчалась проигрышам и радовалась редким победам.

Филип питался моими эмоциями. Это я тоже поняла со временем.

И Филип никогда не нарушал правила, которые сам же придумал.

Он считал, что вся наша жизнь – это большая игра, в конце которой каждый получит то, что заслужил. Так и в игре в карты: одержавший победу заслуживает награду, проигравший – наказание.

Я так часто получала наказание, что со временем перестала считать, сколько раз Филип это со мной сделал. Иногда он был нежным, иногда грубым, – всё зависело от настроения, а иногда… иногда я была готова предпочесть тысячу порезов от Марго, лишь бы навеки-вечные избавиться от Филипа. Лишь бы больше никогда в жизни его руки не касались моего тела. Лишь бы его мерзкое дыхание никогда не скользило по коже. Лишь бы больше никогда не чувствовать его запах…

Порой всё же случалось, что победу одерживала я. Не знаю: заслуженная ли она была, или Филип по каким-то причинам поддавался мне, но, так или иначе, правилам он следовал, и я получала заслуженную награду. Приз мог быть каким угодно, за исключением всего, что касалось моего освобождения и связи с внешним миром. Ни Филип, ни Марго отпускать меня на волю не собирались, а я собиралась умирать, так что же ещё можно было пожелать, если не картошку фри, огромный бургер и Колу со льдом?.. Подобные желания настолько умиляли Филипа, что ко всей это горе фастфуда он бонусом добавлял ведёрко клубничного мороженого.

А один раз я попросила его включить для меня фильм. Какой угодно, – на его усмотрение. Всё чего я хотела – это немного отвлечься от жестокой реальности, в которой была вынуждена существовать. Хотела услышать голоса других людей. Хотела увидеть другие лица, другие декорации…

Филип включил «Молчание ягнят».

Больше я никогда не просила включить фильм.

***

– Кого я боялась больше: Марго, или Филипа?.. Сложный вопрос, от каждого из них можно было ожидать что угодно. Каждому из них нравилось чувствовать своё превосходство над тем, кто слабее. Над тем, кто сломлен. Над тем… кого некому защитить.

– Но ты не сломалась, Ника, – Ева звучит уверенно. – Ты нашла в себе силы сбежать из того дома…

– Думаете, у меня были на это силы? – перебиваю, мрачно усмехнувшись. – Серьёзно?.. Меня резали. Меня били. Меня мучали голодом. Меня морально уничтожали. Меня насиловали. Меня заставили поверить в то, что такой жалкий кусок дерьма, как я не нужен этому миру. Я не желала освобождения, Ева. Я искала смерти.

– Полагаю, то, что ты чувствовала, Ника, можно назвать конфликтом сознания и подсознания. А в таком случае…

– О чём вы? Не было никакого конфликта! – гремя наручниками, перегибаюсь через стол, а доктор даже не шелохнулась, – продолжает держать спину прямо и даже в лице не меняется. – Не было… никакого… конфликта… Меня спас Август. И если раньше я в этом сомневалась, то теперь точно знаю, – это он пришёл мне на выручку. Это он наказал моих обидчеков. Это он вытащил меня из того Ада, в то время, когда я просила его совсем о другом… Август обманул меня.