«Полупризнания» немецких генералов, по выражению Керенского, пожалуй, сами по себе еще ничего нс говорят об «измене» Ленина, т. е. не служат подтверждением формального соглашения между двумя сторонами. По мнению Троцкого, все дело сводилось к «стратегии», и из двух стратегов: Людендорфа, разрешившего Ленину проехать, и Ленина, принявшего это разрешение, Ленин видел «лучше и дальше». Мы только что видели, как приблизительно повествует немецкая сторона. Посмотрим, как официально смотрел на дело сам Ленин. 17 марта он писал «дорогому товарищу» Ганецкому, что «приказчики англо-французского империалистического капитала и русского империализма Милюков и Ко способны пойти на все – на обман, предательство – на все, на все, чтобы помешать интернационалистам вернуться в Россию». Надо осуществлять как будто бы план Мартова: «Единственная без преувеличения надежда дли нас, попасть в Россию, это – послать, как можно скорее, надежного человека в Россию, чтобы путем давления Совета Р. и С.Д. добиться от правительства обмена всех иностранных эмигрантов на немецких интернированных». Но как убедить немцев? Ленин очень принципиален: «пользоваться услугами людей, имеющих касательство к паданию «Колокола», я, конечно, не могу», – писал Ленин Ганецкому. Несколько, пожалуй, наивно было писать так лицу, можно сказать прилепившемуся к издателю «Die Glocke», – пусть далее по внешности только те коммерческие аферы Парвуса. Это, конечно, тактическое предупреждение. По-другому рассматривать невозможно. Письмо Ленина предполагалось переслать в Россию партийным товарищам, которых надо было убедить, что единственная возможность прибыть в Россию – через Германию, и что ничего зазорного в этом не будет: интернационалисты сохранят чистоту риз и ни к какому сомнительному посредничеству не обратятся.

Петербургским ленинцам, отошедшим в значительной своей части в первые дни революции (особенно с момента прибытия из ссылки Каменева) от заветов учителя и подвергшимся влиянию общего психоза первых дней революции⁴⁶², казалось, что Ленину удастся пробраться менее экстравагантным путем. «Ульянов должен приехать немедленно. Все эмигранты приезжают свободно. Для Ульянова имеется специальное разрешение», – телеграфирует Шляпников Ганецкому. Но на другой день после отправления телеграммы появилась «тревога за благополучный исход поездки» – ведь приказчики англо-французского империалистического капитала способны «на все… на все, на все». Шляпников вновь телеграфирует: «не форсируйте приезда Владимира. Избегайте риска». Между Петербургом и Стокгольмом завязываются оживленные сношения, о чем Шляпников рассказывает в своей книге – воспоминаниях «Семнадцатый год». 10–11 марта выехал специальный курьер – способная на «конспирацию» Стецкевич. Ей управляющий делами военного округа подп. ген. штаба Гельбих помимо градоначальства в «несколько минут» добывает разрешение на выезд за границу и провоз «имущества партии»⁴⁶³.

Курьер повез письма Ленину и «специальное устное поручение требовать скорейшего его приезда в Россию». Стецкевич благополучно вернулась 20-го из Стокгольма, привезла письма Ленина и «целый ряд предложений и проектов переправки» Ленина от Ганецкого. Каковы были эти проекты Шляпников не говорит… Ганецкий сумел использовать для переписки и министерство того самого злобного «приказчика» империалистов, от которого Ленин ждал всяких напастей. Он использовал посольскую почту – и через миссию отправлял в министерство иностранных дел запечатанные пакеты, которые миссия не осматривала и которые, как надеялся Ганецкий, петербургские товарищи будут получать «нераспечатанными»: «вероятно, господа эти будут еще стесняться». Ганецкий просил непременно «подтвердить» телеграфно («все-таки осторожно») получение пакетов…⁴⁶⁴

В одном на писем, приводимых Шляпниковым (24-го), Ганецкий считал, что проект «Ильича» «пронести нельзя». «Вы во всяком случае не предпринимайте пока никаких шагов, покуда не получите от меня телеграммы. Лишь только окажется, что он иначе проехать не может… я дам телеграмму… Тогда вы поймете, что Исп. Комитету Совета Р.С.Д. надо действовать вовсю для всех швейцарских эмигрантов но плану Ильича». Петербургские товарищи уже настроились на определенный лад, и бюро ЦК «полностью» одобрило план возвращения на родину через Германию, хотя и учитывало, что этот проезд будет «использован всеми шовинистами», но другого пути не видно. Вновь посылается Стецкевич. Ради «спешности» и «конспирации» от «меньшевиков» ее посылали только с рекомендательными письмами одного Шляпникова к комендантам Белоострова и Торнео. Рекомендация оказалась недостаточной, и в Торнео Стецкевич обыскали, но все-таки через границу пропустили. Курьеру был дан приказ: «Ленин должен приехать, каким угодно путем, не стесняясь ехать через Германию, если при этом не будет личной опасности быть задержанным». С курьером было послано и «немного денег».

Так обрабатывалось постепенно партийное мнение в России. Первоначально «остроумная идея проезда через Германию нам как то нс приходила в голову», – откровенно признает Раскольников. Вероятно, получив фактически апробацию от членов партии, участвовавших в Исполнительном Комитете Совета Р. и С.Д., Ленин и пошел сепаратным путем… На этом сепаратном пути едва ли «услужливый Платтен, доставивший в Россию Ленина» (выражение Плеханова) сыграл значительную роль – едва ли он «исхлопотал» Ленину «право проезда через Германию», как сообщала телеграмма, предусмотрительно посланная в газеты из Стокгольма 2 апреля. Керенский справедливо назвал эти переговоры «бутафорскими»⁴⁶⁵. Даже если отказаться от предположения закулисной договоренности между Лениным и Парвусом, то надо признать, что «исхлопотать» согласие Германии ничего не стоило – она без больших колебаний приняла чье-то предложение, если его не сделала сама. Один из участников всех этих предварительных переговоров в Швейцарии, депутат германского рейхстага, с. д. (социал-демократ) Пауль Леви, циммервальдец и эмигрант-спартаковец, позднее коммунист, вышедший в 1921 г. из состава партии, рассказал в Берлине в одном интимном обществе в присутствии Б.И. Элькина детали о поездке Ленина в Россию в 1917 г. Элькин, как указывает его статья «История пломбированного вагона» («Посл. Нов.» 2 марта 30 г.), «на другой день» занес рассказ Леви в свою записную книжку. Вот в основных чертах содержание этого рассказа, как передан он Элькиным. «Вскоре после получения в Швейцарии подробных сведений о революции в России Пауль Леви отправился с Радеком из Цюриха в Берн, чтобы повидаться с Лениным и поговорить с ним о событиях в России и о его, Ленина, планах. Ленин сказал им, что хочет ехать в Россию. Но не знает, как это сделать. У него был план проехать через Германию с чужим паспортом под видом слепого. Леви разъяснил ему, что это грозит расстрелом⁴⁶⁶. В разговоре был возбужден вопрос о возможности официального пропуска через Германию, и Леви условился с Лениным, что он, Леви, попытается выяснить, не согласится ли германское правительство пропустить через Германию Ленина и его друзей. Леви обратился к бернскому корреспонденту «Франкфуртер Цайтунг» с просьбой поговорить с германским посланником⁴⁶⁷. Журналист обещал поговорить и сообщил затем Леви ответ посланника: он немедленно снесется с Берлином. На другой день вечером Пауль Леви находился в Народном Доме. Его позвали к телефону. У телефона оказался германский посланник. Он сказал ему, что ищет его по всему городу. Ему необходимо знать, где можно в ближайшие часы найти Ленина: дело в том, что он, посланник, с минуты на минуту, ждет по телефону окончательных инструкций по его делу. Леви был поражен: дело Ленина не терпит отлагательства даже на завтра? его, Леви, эмигранта, спартаковца, «ищет по всему городу» посланник германской империи, обращается к его помощи? и все это – чтобы оказать услугу Ленину? …Уже по выражению голоса говорившего с ним посланника Пауль Леви видел, как важно было это дело для германского правительства… Леви разыскал Ленина и передал ему слова посланника. Ленин тотчас же лихорадочно принялся за составление целого перечня условий перевозки. Он ставил условия – все они принимались».