240
См. еще ниже статистику приговоров в Революц. трибуналах 1922–1923 гг.
241
«Харьковская Звезда», 7 июня 1919 г.
242
«Известия», 1 октября 1919 г.
243
В ней Мясников признавал ошибкой коммунистической власти применение к рабочему классу методов, выработанных в 1918–1920 гг. для буржуазии. Мясников в своей психологии таким образом недалеко ушел от тех кронштадтских матросов, которые в 1919 г., признавая правильным расстрел буржуев, протестовали против расстрела 6 женщин и матросов.
В
своей брошюре попутно Мясников открыл тайну убийства кн. Михаила Александровича. «Разве вы не знаете, – писал он в своей брошюре, – что за такой разговор, какой я веду, не одна сотня и тысяча пролетариев сидит в тюрьме? Если я хожу на воле, то потому, что я коммунист пятнадцать лет… и ко всему этому меня знает рабочая масса, а если бы этого не было, а был бы я просто слесарь-коммунист… то где бы я был? В Чека или больше того: меня бы «бежали», как некогда я «бежал» Михаила Романова, как «бежали» Розу Люксембург, Либкнехта».
С
реди большевиков есть, кажется, и другой Мясников. Возможно, что автор статьи в «Известиях» и вождь так называемой «рабочей оппозиции» – разные лица.
244
«Дело Народа», 28 февраля 1919 г.
245
Киевские «Известия», 24 июля 1919 г.
246
«Начало», 19 июля 1919 г.
247
«Народная Власть», 24 января 1919 г.
6. «Произвол» Чеки
Диких зверей просто убивают,
но не мучают и не пытают их.
Я.П. Полонский
Открывая широкий простор для произвола вовне, творцы «красного террора» безграничный простор установили внутри самих чрезвычайных комиссий.
Если мы проглядим хотя бы официальные отметки, сопровождающие изредка опубликование списков расстрелянных, то перед нами откроется незабываемая картина человеческого произвола над жизнью себе подобных. Людей официально убивали, а иногда не знали за что, да, пожалуй, и кого: «расстреляли, а имя, отчество и фамилия не установлены…»
В своем интервью в «Новой Жизни» 8 июня 1918 г. Дзержинский и Закс так охарактеризовали приемы деятельности чрезвычайных комиссий:
«Напрасно нас обвиняют в анонимных убийствах, – комиссия состоит из 18 испытанных революционеров, представителей Ц.К. партии и представителей Ц.И.К.
Казнь возможна лишь по единогласному постановлению всех членов комиссии в полном составе. Достаточно одному высказаться против расстрела, и жизнь обвиняемого спасена.
Наша сила в том, что мы не знаем ни брата, ни свата, и к товарищам, уличенным в преступных деяниях, относимся с сугубой суровостью. Поэтому наша личная репутация должна быть вне подозрения.
Мы судим быстро. В большинстве случаев от поимки преступника до постановления проходят сутки или несколько суток, но это однако не значит, что приговоры наши не обоснованы. Конечно, и мы можем ошибаться, но до сих пор ошибок не было и тому доказательство – наши протоколы. Почти во всех случаях преступники, припертые к стене уликами, сознаются в преступлении, а какой же аргумент имеет больший вес, чем собственное признание обвиняемого».
На замечание интервьюировавшего сотрудника «Новой Жизни» о слухах относительно насилий, допускаемых при допросах, Закс заявил:
«Все слухи и сведения о насилиях, применяемых будто бы при допросах, абсолютно ложны. Мы сами боремся с теми элементами в нашей среде, которые оказываются недостойными участия в работах комиссии».
Это интервью лживо от первого до последнего слова, оно лживо и по отношению к тому времени, о котором говорили оба тогдашних руководителя.
Цинизм в казни
18 человек в Ч.К. решают вопросы о смерти! Нет, решают двое-трое, а иногда и один.
Смертный приговор имел право выносить фактически даже народный судья. По этому поводу между двумя подведомственными учреждениями в 1919 г. произошла даже своего рода коллизия. 20 июня в киевских «Известиях» (№ 70) была опубликована следующая заметка:
«На запросы из уездов киевский губернский юридический отдел разъясняет, что народные суды ни в коем случае не могут выносить смертных приговоров. Смертная казнь, как нормальная мера наказания, не предусмотрена ни одним декретом и идет вразрез с социалистическим правосознанием. В данное же переходное время смертная казнь применяется революционными трибуналами и административными органами, исключительно, как орудие классовой борьбы».
Но через несколько дней мы могли прочитать уже почти противоположное:
«Ввиду запросов с мест о возможности применения Народными судами смертной казни Верховный Судебный контроль разъяснил: что в настоящее время при наличности массовых попыток контрреволюции подорвать всякими способами Советскую власть, право применения смертных приговоров сохраняется и за Народными судами»248.
«Мы судим быстро…» Может быть, так бывало в дни массовых расстрелов, может быть, эта быстрота в вынесении приговоров отличительная черта производства Ч.К., но… бывает и другое. Длятся месяцы без допросов, годы тянется производство дел и заканчивается… все же расстрелом.
«Нас обвиняют в анонимных убийствах…» В действительности, как мы говорили, огромное большинство расстрелов вовсе не опубликовывается, хотя 5 сентября 1918 г., в разгар террора в советской России, советом народных комиссаров было издано постановление о необходимости «опубликовать имена всех расстрелянных, а также основания применения к ним этой меры». Образчиком выполнения этого распоряжения могут служить публикации, появлявшиеся в специальном «Еженедельнике» Ч.К., т. е. в органе, задача которого состояла в руководстве и объединении деятельности чрезвычайных комиссий. Мы найдем здесь поучительную иллюстрацию.
В № 6 этого «Еженедельника» (26 октября) опубликован был через полтора месяца список расстрелянных за покушение с.-р. Каплан на Ленина. Было расстреляно несколько сот человек, фамилий опубликовано было лишь 90. Из этих 90 расстрелянных 67 фамилий опубликованы без имен и отчеств; 2 с заглавными буквами имен, 8 с обозначением приблизительного звания, например: Котомазов, бывший студент, Муратов – служащий в кооперативном учреждении, Разумовский – бывший полковник, и т. д. И только при 10 были обозначения, объясняющие причины расстрела: «явный контрреволюционер», «белогвардеец», «бывш. министр внутр. дел, контр-рев. Хвостов», «протоиерей Восторгов». И читатель сам должен был догадываться, что под «Маклаковым» расстрелян бывший министр внутренних дел. О последнем нетрудно было догадаться, но кто такие разные Жичковские, Ивановы, Зелинские – этого никто не знал, и, быть может, никогда не узнает.
Если так исполнялось распоряжение центральной власти центральным органом, то нетрудно себе представить, что делалось в глухой провинции, где террор подчас принимал исключительно зверский характер. Здесь сообщения (когда они были) о расстрелах были еще глуше: напр., расстреляно «39 видных помещиков (?), арестованных по делу контрреволюционного общества «Защита временного правительства» (Смоленская обл. Ч.К.); «расстреляно 6 человек слуг самодержавия» (Павлопосадская Чека); публикуется несколько фамилий и затем делается прибавка: и еще «столько-то» (Одесса).
Так было и позже, когда окончились «хаотические беспорядки», которые отмечал в В.Ч.К. никто иной, как известный чекист Морозов и в том же официальном органе (№ 6).
Убийства совершались в полном смысле слова анонимно. «Коллегия», выносящая приговор, даже никогда не видит в лицо обреченного ею на казнь, никогда не слышит его объяснений. Мы же за малым исключением не знаем и имен убийц249, так как состав судей в Ч.К. не публикуется. Расстрелы без опубликования имен получают даже в Ч.К. технический термин: «расстреливать в глухую» (Одесса). Какое же моральное бесстыдство надо иметь, чтобы дать ответ, подобный тому, который дал Чичерин корреспонденту «Чикаго Трибюн» на вопрос его о числе расстрелянных «по приказу тайных трибуналов» и о судьбе семьи императора Николая II. Комиссар иностранных дел ответил: «Тайных трибуналов в России не существует. Что касается казненных по приказу Че-Ка – то число их было опубликовано» (!!!). Судьба дочерей царя, – добавил Чичерин, – мне неизвестна. Я читал в газетах (?!) будто они находятся в Америке…» (!!)250
