Почему же так трудно теперь пробить брешь в лицемерном и апатичном нежелании говорить о том, что стало в России «своего рода бытовым явлением»?
Отчего мы не слышим еще в Западной Европе Толстовского «Не могу молчать»? Почему не поднимет своего голоса во имя «священнейших требований человеческой совести» столь близкий, казалось бы, Льву Толстому Ромэн Роллан, который еще так недавно заявлял (в ответ Барбюсу), что он считает необходимым защищать моральные ценности во время революции больше, чем в обычное время?
«Средства гораздо важнее для прогресса человечества, чем цели…» Почему молчит Лига прав человека и гражданина? Неужели «les principes de 1879» стали действительно только «фразой, как литургия, как слова молитв»? Неужели прав был наш великий Герцен, сказавший это в 1867 г.31 Почему на антимилитаристических конференциях «Христианского Интернационала» (в Дании в июле 1923 г.) говорят об уничтожении «духа войны», о ее виновниках и не слышно негодующего голоса, клеймящего нечто худшее, чем война – варварство, позорящее самое имя человека?
«Страшно подумать, что в нескольких тысячах верст от нас гибнут миллионы людей от голода. Это должно отравить каждый наш кусок хлеба», – писал орган чешских с.-д. «Pravo Lidu» по поводу организации помощи голодающей России. Но разве не отравляет наше сознание ежечасно существование московских застенков?
Нет и не может быть успокоения нашей совести до той поры, пока не будет изжито мрачное средневековье XX века, свидетелями которого нам суждено быть. Жизнь сметет его, когда оно окончательно будет изжито в нашем собственном сознании; когда западноевропейская демократия, в лице прежде всего социалистов, оставляя фантомы реакции в стороне, действительно, в ужасе отвернется от кровавой «головы Медузы», когда революционеры всех толков поймут, наконец, что правительственный террор есть убийство революции и насадитель реакции, что большевизм не революция и что он должен пасть «со стыдом и позором», сопровождаемый «проклятием всего борющегося за свое освобождение пролетариата». Это – слова маститого вождя немецкой социал-демократии Каутского, одного из немногих, занимающих столь определенную, непримиримую позицию по отношению к большевистскому насилию.
И нужно заставить мир понять и осознать ужас тех морей крови, которые затопили человеческое сознание.
Берлин, 15 дек. 1923 г. – 15 марта 1924 г.
* * *
22
П.А. Сорокин в своих показаниях по делу Конради напомнил статистику казней в дни первой революции и последующей реакции: 1901–1905 гг. – 93; 1906 г. – 547; 1907 г. – 1139; 1908 г. – 1340; 1909 г. – 771; 1910 г. – 129; 1911 г. – 73.
23
См. в послесловии о моем участии в этом процессе.
24
Такую же приблизительно характеристику «красного» и «белою» террора дал в «Руле» и проф. Н.С. Тимашев. Статья его вызвала в «Днях» (27 ноября) со стороны Е.Д. Кусковой горячую реплику протеста против якобы попытки «расценивать людодерство». «Его надо уничтожить. Уничтожить без различия цвета», – писала Е.Д. Кускова. Позиция – единственно возможная для писателя, отстаивающего позиции истинной гуманности и демократизма. Но, мне кажется, почтенный автор приписал проф. Тимашеву то, чего последний и не говорил. Разная оценка «людодерства» далеко не равнозначаща признанию лучшими тех или иных форм террора. Не то мы называем и террором; террор – это система, а не насилие само по себе. Неужели Е.Д. Кускова назовет правительство так называемого Комуча, при всех его политических грехах, правительством террористическим? А между тем г. Майский, бывший с.-д. и бывший член этого правительства, в свое время в московских «Известиях» привел немало фактов расстрелов на территории, где правил Комитет Членов Учредительного Собрания. Правда, предателям не во всем приходится верить, и особенно такому, который выступил со своими изобличениями в момент с.-р. процесса, т. е. в момент, когда при большевистском правосудии прежние товарищи стояли под ножом гильотины… Все-таки факты остаются фактами. И однако же это очень далеко от того, что мы называем «террором».
25
Я не говорю уже о тех, кто по своим коммерческим соображениям применяют в этом отношении принцип: do ut des, недавно столь откровенно провозглашенный Муссолини. К этой позиции в сущности близка и якобы «левая» позиция французских радикалов во главе с Эррио, не прикрытая даже стыдливым флером какой-либо общественной принципиальности. См., напр., статью Charles Gide в «Le Quotidien» 18 янв. 1924 г. О книге Эррио «La Russie nouvelle», чрезвычайно ярко вскрывающей его позиции, я писал в № 3 «На чужой стороне»: «Из сменовеховской литературы».
26
«Руль» 19 октября. Речь шла об индивидуальном спасении известных общественных деятелей.
27
Цитирую по статье А.Б. Петрищева «Вопросы», «Право Лиду». «Дни», 3 фев. 1924 г.
28
«Общее дело» 17 июля 1921 г.
29
Напомним о Фридрихе Адлере, который выставлял требование «освобождения из большевистских тюрем всех томящихся там сознательных пролетариев без различия направления».
30
28 декабря 1922 г.
31
Едва ли не впервые на последнем международном конгрессе лиг прав человека, очевидно, под влиянием выступления П.Н. Милюкова, избранного вице-президентом конгресса, была принята резолюция по поводу положения политических заключенных в России. Милюков закончил свою речь на конгрессе словами: «мы только хотим… чтобы симпатии мировой демократии не были на стороне злоумышленников. Пусть не дают санкции, ни моральной, ни юридической, тираническому правительству, которое никогда не будет признано своим народом. Пусть одним словом станут на сторону великой нации в ее борьбе против тиранов за самые элементарные права народа».
Но как скромна, и по содержанию, и по тону, принятая резолюция!
«Международный съезд Лиг защиты Прав Человека, которому нейтральный комитет передал список, заключающий в себе около 1000 (!) русских граждан, приговоренных с 1920 г. или к смертной казни или к нескольким годам заключения в тюрьмах и в концентрационных лагерях за политические преступления, считает своим долгом настаивать перед советскими властями на отмене смертных приговоров и на широкой амнистии, освобождающей от других наказаний политических заключенных. Съезд требует, чтобы русское правительство ускорило момент восстановления свободы слова и печати, ибо эти свободы являются необходимыми условиями развития республики».
Post Scriptum (О материалах)
Живя в России, я считал своим долгом публициста и историка собирать материалы о терроре. Я не имел, конечно, возможности проникать в тайники органов, отправляющих так называемое «революционное правосудие». Это сможет сделать историк в будущем и то постольку, поскольку сохранится материал об этой страшной странице современной русской действительности. Материал исчезает, и многое уже исчезло безвозвратно в дни гражданской войны, когда сами Чрезвычайные Комиссии уничтожали свое прекарное делопроизводство при спешной эвакуации или при грозящем восстании (напр., в Тамбове при Антоновском наступлении).
Здесь, за границей, я мог использовать только самую незначительную часть собранного и перевезенного, в виде выписок и газетных вырезок, материала. Но ценность этого материала в том, что здесь большевики как бы сами говорят о себе.
За рубежом я мог воспользоваться прессой, недоступной мне в России. Мною просмотрена почти вся эмигрантская литература; использованы сотни отдельных сообщений. Этой скрупулезностью (поскольку представлялось возможным при современном состоянии материала) подбора фактов, которые в своей совокупности и могут только дать реальную картину поистине невероятного кошмара современной русской действительности, в значительной степени объясняется и внешнее построение книги. Все это данные, за полную точность которых, конечно, ручаться нельзя. И все-таки надо признать, что сообщения зарубежной прессы в общем очень мало грешили против действительности. Еще вопрос, в какую сторону был крен. Приведу хотя бы такой яркий пример. Сообщение Бурцевского «Общего Дела» говорило как-то раз о расстреле 13 000 человек в Крыму после эвакуации Врангеля. Эта цифра в свое время казалась редакции почти невероятной. Но мы с полной достоверностью теперь знаем, что действительно реальное в значительной степени превзошло это, казалось бы, невероятное.
