В конце 1915 г. мы обнаружили связь секретаря стокгольмской группы РСДРП(б) Богровского с Кескула. Расследованием выяснили, что он получил от Кескула деньги, но пользовался ими в личных целях. За нарушение постановления о недопустимости сношений с Кескула (а не за мошенничество. – С.М.) Богровский был исключен из партии… Вскоре нам удалось напасть на новые следы шпионского окружении пашей стокгольмской группы большевиков. Нам удалось напасть на следы связи Кескула с высланным из Норвегии левым социалистом датчанином Крузе. В 1915–1916 гг. зимой и имел встречу с Крузе в Петербурге в датской гостинице «Дагмара». Его приезд в Россию мне показался чрезвычайно подозрительным, а его объяснение, очень путанное, только утвердило по мне закравшееся недоверие. Будучи в 1916 г. в Москве у Н.М. Бухариной, я получил еще ряд указаний и сведений, оправдывавших мои подозрения относительно роли и характера деятельности Крузе. Очевидно, не предполагая за собой никаких подозрений, Крузе в Москве предлагал все те средства, которые еще в 1914 г. навязывал нам сам Кескула. Одновременно он пытался использовать паши связи, в частности данный ему Н. Бухариным адрес Н.М. Бухариной⁴³³ для установления сношений с пребывавшими в Москве друзьями Кескула».

Шляпникову пришлось познакомиться «с целым рядом финских, эстонских, сионистских работников, занимавшихся ранее революционной работой в России, а в это кровавое время державшихся несколько странной ориентации на германский штаб». Но он успешно разбивал «стратегические маневры милитаризма». Откровенным показаниям Шляпникова как будто бы можно поверить. И тем не менее трудно освободиться от впечатления определенной недоговоренности воспоминаний и той нарочито подчеркнутой революционной принципиальности, которая заставляла нсех мемуаристов большевистского лагеря щепетильно избегать германофильских кругов. Тут всегда Шляпников становится в некоторую позу – даже в мелочах, когда в этом по-видимому нет никакой необходимости. С негодованием, как и все, отвергая «грязные подозрения» насчет «германских» денег, на которые якобы производилась революционная соц.-дем. работа – литература и ее транспорт, Шляпников, как человек, при непосредственном участии которого за время войны проходила «значительная часть» этой работы, подчеркивает мизерность денежных ресурсов, находившихся в обладании партии. Он дает почти точные цифры партийных денег, бывших в его распоряжении. 15 сентября 14 г. Шляпников на лично заработанные деньги отправляется за границу в качестве представителя петербургского комитета партии и думской фракции, получив на всю будущую агитационную работу «всего 25 рублей». Как бедна тогда была мощная пролетарская партия! Из Петербурга ему лишь «однажды» выслали на жизнь 100 рублей с рекомендацией «устраивать все своими средствами». Приходилось прежде всего занимать – так ЦК шведской соц.-дем. партии одолжил Шляпникову 400 крон, да «у некоторых товарищей удавалось перехватывать около этого, малая толика поступала от нашего заграничного ЦК»⁴³⁴, – «вот и все ресурсы прихода 14-го г. и весны 15 г. И дальше Шляпников продолжает высчитывать точно свои доходы – 1000 шиллингов удалось получить при ликвидации финансов лейденского кружка через Литвинова. «Не желая останавливать работу в России» и изыскивая средства, Шляпников в 1916 г. отправился в Америку для того, чтобы продать там вывезенный им из России материал о положении евреев во время войны. Коммерческая комбинация довольно ясна, но и она облекается автором воспоминаний в сугубо настороженные формы по отношению к Германии. Стокгольмские евреи «очень заинтересовались» материалом, но Шляпников не хотел его продавать в Стокгольме, так как боялся, что он попадет в спекулятивные руки агентов германского штаба для их «политических и стратегических целей». Получив «небольшую сумму денег на дорогу до Америки» от заграничной группы ЦК, Шляпников направился в Соедин. Штаты, дабы там «передать» этот материал «какому-либо из еврейских социалистических обществ». На лето «еврейская богатая публика» была в разъезде. В конце концов Шляпников продал материалы «еврейским ученым людям» по себестоимости в 500 долларов, из которых половина ушла на расходы по поездке⁴³⁵.

Все это несколько наивно. Вовсе не надо быть следопытом, пристально идущим по стопам мемуариста, для того, чтобы усомниться в возможности при всей энергии и инициативе Шляпникова вести широкую революционную работу, переправлять «груды» пораженческой литературы в Россию, затрачивая 200, а то и меньше долларов в год⁴³⁶. Правда, «пораженцы» находили добровольцев из числа левых шведских соц.-дем., финских соц.-дем. и даже среди «активистов», как известно, жаждавших помогать революционной работе и России за счет германского штаба. Но все же Шляпников ухитрился перебрасывать не только «пуды» литературы, но и разъезжать между Петербургом, Стокгольмом, Христианией, Копенгагеном и Англией. Его стараниями была сорганизована вторая агитационная поездка в Америку – Бухарина и Чудновского. Если сам Шляпников, как он рассказывал, скромно ездил в III классе (он с пренебрежением говорит о буржуазной публике, наполнявшей I и II классы), то его товарищи вовсе не гнушались разъезжать в I классе – так Колонтай несказанно этим удивила встретившего ее при возвращения в Россию известного народовольца полк. Оберучева. Правда, Колонтай, сблизившись с заграничным центром большевиков и начав работать по «директивам» Ленина, стала пользоваться особым покровительством «германской группы американской партии», по просьбе которой и на счет которой дважды, например, съездила в Америку, как она о том сама передает в своей автобиографии («Пролет. Рев.»). Очевидно все-таки, или Шляпников сильно преувеличил свою революционную работу, или дотация ЦК партии не всегда была столь мизерной, как это изображает мемуарист и как это устанавливают опубликованные письма, или секретарь стокгольмской большевистской группы «рабочий Богровский» не все, получаемое от немецкого агента, тратил на свои личные нужды. Из текста самого Шляпникова можно вывести заключение, что Богровский подвергся скорее остракизму за излишнюю прямолинейность и наивность: он выдавал Кескула, т. е. «агенту германского генер. штаба», расписки в получении денег для «партийной цели» на бланках ЦКСДРП(б) и с официальной печатью.

Может быть, и не так в действительности безнадежна была попытка Шляпникова получить деньги от некоторых, по крайней мере, стокгольмских и копенгагенских спекулянтов из числа бывших социалистов: для «такого не спекулятивного предприятия, как революционная работа в России», – утверждает мемуарист, – эти «господа» не хотели и пальцем пошевельнуть.

–

«Довольно противная среда, – характеризует Шляпников копенгагенскую обстановку. – Русских граждан в Копенгагене этой осенью было очень много. Сюда съехались все спекулянты, все мародеры и богачи военного времени. Спекулировали главным образом предметами питания и немецкими фабрикатами (краски, лекарства, канцелярские принадлежности и т. п.). «Социалисты» также не отставали от военных доходов. Так немецкий социалист, известный в свое время в России, Парвус уже нажил не один миллион и начал жертвовать и учреждать полезные предприятии. Некоторые из русских «социал-демократов» не брезговали спекуляцией… некоторые поплатились за это высылкой из Дании, но перемена места не помешала делу». Мемуарист забывает только сказать, что на первом месте среди этих «социалистов»-спекулянтов («немецкой интернациональной партии», – по отзыву другого мемуариста) должен быть поставлен один из ближайших друзей Ленина, одновременно теснейшим образом связанный со всей деятельностью Парвуса, – Фюрстенберг (Ранецкий). О нем в своих воспоминаниях за дореволюционный период Шляпников вообще не обмолвился. Именно арест и высылка Фюрстенберга из Копенгагена за «военную контрабанду», вызвавшие вмешательство в пользу Ганецкого перед прокурором Торуном со стороны вождей датской соц. демократии Стоунина и Сорбиерга, произвели большой шум в русской колонии ввиду того, что защиту неведомого коммерсанта Фюрстенберга организовывали видные русские революционеры: «нашесловец» Урицкий, с.-р. Камков и б. член Думы Зурабов. Тем не менее Фюрстенберг был выслан. Покинув свою «шикарную виллу» в Шателлунде, заплатив штраф в 15 тысяч крон, отсидев 3 недели в тюрьме, Фюрстенберг-Ганецкий перенес свою спекулятивную деятельность в Стокгольм…⁴³⁷ Забывает Шляпников добавить и то, что «немалое» число русских эмигрантов, работавших в коммерческих и иных учреждениях Мариуса – в том числе в «Институте научении последствий войны», где наука весьма своеобразно переплеталась с коммерцией и политикой, примыкало к ленинцам и полуленинцам. А Ганецкий, по свидетельству Колонтай, являлся одним из главных работников по закреплению позиций «циммервальдской левой» и установлению связей между Россией и швейцарским центром. В тесных сношениях с ним стояла и сама Колонтай с лета 1915 г.