«Иной черт вовсе не так страшен, как малюют», – пишет по этому поводу А.В. Пешехонов.

«Обыватели пришли в неописуемое смятение и в ужасе метались, не зная, что делать, куда спрятать хотя бы самые дорогие для них вещи. А я только посмеивался: да ведь это же явная нелепица! Разве можно обобрать в один день несколько сот тысяч людей и еще так, чтобы отыскать запрятанные ими по разным щелям деньги?! Неизбежно произойдет одно из двух: либо большевистские отряды застрянут в первых же домах, либо организованный грабеж превратится в неорганизованный, в нем примет участие уличная толпа, и большевикам самим придется усмирять «восставших». Действительно, отряды застряли в первых же квартирах, а тут произошла еще неожиданность: в рабочих кварталах их встретили руганью, а затем дело очень скоро дошло и до выстрелов. Большевикам пришлось спешно прекратить свое «мирное восстание», чтобы не вызвать вооруженного восстания пролетариата… В 1920 г. им, кажется, удалось осуществить «изъятие излишков» в Одессе, но меня уже там не было и, как оно было организовано, я не знаю. Вероятно, многим так или иначе удалось уклониться от него. В Харькове же и в 1920 году отобрание излишков не было доведено до конца. Сначала шли по всем квартирам сплошь, на следующую ночь обходили уже по выбору, отыскивая наиболее буржуазные квартиры, а затем – в виду влиятельных протестов и бесчисленных жалоб на хищения – и вовсе обход прекратился. До квартиры, где я жил, так и не дошли» (стр. 15).

Не вышло в действительности и в Одессе.

«Дело в том, – пишет Маргулиес, – что большевики сделали огромную тактическую ошибку, не освободив от обысков квартир рабочих, мелких советских служащих и т. д.»… «когда о мирном восстании стало известно во всем городе – началась страшная паника. Я не говорю о буржуазии, а именно о рабочих… Большинство заводов прекратило работу, и «коммунисты» разбежались по своим домам защищать свою собственность от незаконного посягательства. Разыгрывались дикие сцены: комиссии, состоявшие по преимуществу из мальчишек и подозрительных девиц, встречались проклятьями, бранью, а во многих случаях дело доходило даже до применения физического воздействия и кипятка… Страсти разгорались… Ничего другого не оставалось, как с болью в сердце реквизиции приостановить; иначе отдельные случаи сопротивления могли вылиться в подлинный народный бунт.

В час дня («мирное восстание» началось в девять) появилась экстренная летучка с приказом приостановить обыски. На другой день исполком обратился со специальным воззванием к рабочим: «…Больно сознавать, что рабочие как бы заступились за буржуазию». Да, не так страшен черт, как его малюют! Исполком пояснял, что в «инструкции нельзя было указать, что в рабочих кварталах обысков не будет, потому что тогда буржуазия кинулась бы туда прятать награбленное и запрятанное ею»! Произошло «печальное недоразумение, которое сорвало важное для рабочих дело».

За месяц перед тем на Одессу была наложена контрибуция в 500 мил. Что же это, тоже была лишь фикция? Выселение из домов в Одессе, как и в других городах, в 24 часа также далеко не фикция. Не фикцией было то, что во Владикавказе на улицах ловили насильно женщин для службы в лазаретах; не фикцией были и те принудительные работы, которые налагались на буржуазию в Севастополе и в других городах Крыма. Мы найдем яркое описание этих работ в Деникинских материалах. «На работы были отправляемы, – рассказывает один из свидетелей, – все мужчины, носящие крахмальные воротнички, и все женщины в шляпах». Их ловили на улицах и партиями выгоняли за город рыть окопы. «Впоследствии ловлю на улицах заменили ночные облавы по квартирам. Захваченных «буржуев» сгоняли в милицейские участки и утром мужчин, не считаясь с возрастом, отправляли десятками на погрузку вагонов и на окопные работы. Работать с непривычки было тяжело, работа не спорилась не по лености, а по слабости, неумелости и старости работников, и все же ругань и плеть надсмотрщиков постоянно опускалась на спину временному рабочему. Женщины посылались чистить и мыть солдатские казармы и предназначенные для въезда комиссаров и коммунистических учреждений помещения. Наряды на работу молодых девушек, из одного желания поглумиться над ними, были сделаны в Севастополе в первый день Святой Пасхи. Девушки были вызваны внезапно в участки и оттуда их направили мыть, убирать и чистить загрязненные донельзя красноармейские казармы. Девушкам, гимназисткам по преимуществу, не позволяли ни переодеть свои праздничные платья, ни взять какие-либо вспомогательные предметы для грязной уборки. Комиссары револьверами и нагайкой принудили их очистить отхожие места руками»³⁵⁰.

Неделя «отбирания излишков» была проведена и в Киеве.

Прав бывший комиссар большевистской юстиции, утверждающий в своей книге, что произвольные, диктуемые неизвестными нормами выселения, реквизиции, конфискации «лишь по виду цепляющиеся за сытых и праздных, а по существу бьющие по голодным и усталым» сами по себе являются формой проявления террора, когда эти контрибуции сопровождаются приказами типа приказа № 10, изданного 9 апреля 1918 г. во Владикавказе: «Вся буржуазия, как внесшая, так и не внесшая контрибуцию, обязана явиться сегодня в 8 час. вечера в здание Зимнего театра. Не явившиеся подвергнутся расстрелу» – это уже террор в самом прямом смысле этого слова. Недостаточно ли привести цитаты из «беседы» Петерса с коммунистическими журналистами в киевских «Известиях» 29 августа 1919 г. «Я вспоминаю, – говорил Петерс, – как питерские рабочие откликнулись на мой призыв – произвести в массовом масштабе обыски буржуазии. До двадцати тысяч рабочих, работниц, матросов и красноармейцев приняли участие в этих облавах. Их работа была выше всякой похвалы… У буржуазии, в результате всех обысков, было найдено приблизительно две тысячи бомб (!!), три тысячи призматических биноклей, тридцать тысяч компасов и других предметов военного снаряжения. Эти обыски дали возможность попасть на след контрреволюционных организаций, которые потом были раскрыты во всероссийском масштабе…»

«К сожалению, – говорил дальше Петерс, – у нас в Киеве этого порядка нет… Мародеры и спекулянты, вздувающие цены, прячут продовольствие, которое так необходимо городу. Вчера во время обысков были найдены продовольственные запасы. Владельцы их, не исполнявшие моего приказа о регистрации этих запасов, будут подвергнуты высшей мере наказания».

Это уже не фикция. И в том же № «Известий» дана наглядная иллюстрация в виде 127 расстрелянных. Не фикцией были и заложники, которых брали и которые так часто расплачивались в дни гражданской войны своею жизнью. И не только при эвакуациях, но и при обнаружении фиктивных, провокационных или действительных заговоров против Советской власти.

248

«Начало», № 9, 24 июля 1919 г.

249

Большевистские деятели кроме того в огромном большинстве случаев вообще анонимны: известный московский следователь Агранов совсем в действительности не Агранов, а нечто вроде Ограновича; прославившийся одесский чекист Калинченко – в действительности грузин Саджая; секретарь одес. Губ. Чека Сергеев даже официально публикуемые извещения подписывал «Вениамин», т. е. своей революционной или иной кличкой.

250

«Посл. Нов.», 25 апреля 1922 г.

251

Заявление члена с.-д. партии Фрумкиной, поданное в Уральский областной комитет коммунистов. «Всегда вперед!» 22 января 1919 г.

252

«Посл. Новости», 24 ноября 1920 г.

253

Мат. Ден. Ком.

254

«Рабочий Край», 19 октября 1919 г.

255

«Посл. Нов.», 6 ноября 1920 г.

256

«На чужой стороне» № 4.

257

Кстати об этой 17-летней Баевой. Ее неисправимость заключалась в третьей краже. Утверждают свидетели, что Баева в действительности была расстреляна за то, что обозвала Стеклова «жидом».

258

Вишняк, Совр. Зап. I, 227.

259

«Общ. Дело» № 126.

260

Книжка Нилостонского, сообщая ряд интересных фактов, подтверждение которых находится в других источниках, явно грешит в сторону преувеличения. И в данном случае он говорит о 10 (?!) однофамильцах.