На этих словах дверь в его комнату снова открылась, и вошел Петр Сергеевич с подносом, на котором стояли два стакана в красивых металлических подстаканниках и тарелка с какими-то ароматными булочками. Явно очередное творение Татьяны Ивановны. Она была просто мастером домашней выпечки. Поставив поднос с угощениями на стол, Петр Сергеевич вышел из комнаты. А я повернулась к Вене:

– Они знают? – кивнув на дверь, спросила я.

– Конечно, нет. Я ничего им не сказал. Сказал, что не знаю, кто это был. Какие-то отморозки с улицы. И ты не вздумай сказать, – сурово добавил он.

– Но, Веня, это уголовное дело! – возмутилась я.

– Я не стукач, – сердито ответил друг.

– Да, ты не стукач. Ты – дурак. Скольких еще Семенов изобьет? И все ему будет сходить с рук? – негодовала я.

Честно, впервые в жизни у меня чесались кулаки. Хотелось в эту же минуту найти Семенова и врезать ему. Конечно, я понимала, что он может сломать меня, как тростинку, и, наверняка, он бы так и сделал, сунься я к нему. Но я была такой злой, что мне было совершенно неважно, какие могут быть последствия.

– Я сам разберусь с этим, – твердо сказал Веня.

– Это, наверняка, из-за меня, – вздохнула я, вспоминая тот инцидент на дискотеке.

– Ты-то тут при чем? – не понял Веня.

Пришлось рассказать ему о случае с Семеновым и Сашей.

– Ничего себе, – присвистнул Веня, – ну, Бойцова и, правда, ненормальная. Не побоялась даже с Семеновым связаться.

– Я так поняла, эта стычка их уже не первая, – выдвинула свою догадку я. – И, мне кажется, в прошлом он тоже от нее получал.

– И поделом, – усмехнулся Веня, – ладно, давай чай пить. Мама тут меня решила откормить, пока я с небольшим сотрясением и плохо соображаю. Тебе, я смотрю, тоже не повредит. Худая, как швабра стала.

– Можно подумать, раньше ты хорошо соображал, – поддержала я веселый настрой друга, хотя внутри меня все буквально кипело от злости.

2006

Я шла от Вени, когда на часах было около шести вечера, на улице уже смеркалось. Мы просидели около двух часов, и он почти сумел избавить меня от грустных мыслей. Но стоило мне оказаться наедине с самой собой, как в голове тут же возникли красочные образы, которые предоставила мне моя богатая фантазия. Я прямо видела, как Веня, весь в крови и без сознания, лежит на холодном снегу совершенно один. Пока его не обнаружили работники кинотеатра, которые вышли выбросить мешки с мусором.

Веня рассказал, что скорую вызвал какой-то таджик, который работает уборщиком. И только когда Веня пришел в себя, уже в больнице, он назвал свое имя и продиктовал номер домашнего телефона, чтобы позвонили его родителям. Когда сделали все анализы, снимки, рентгены и стало ясно, что угрозы для его жизни нет, только тогда их отпустили домой, выписав рецепты и дав «ценные» указания. Врачи предложили остаться в больнице на пару дней для наблюдения, но Веня категорически отказался встречать Новый Год в больничной палате.

Я медленно брела по дворам и аллее, даже не замечая, как из глаз у меня катятся слезы. От злости, несправедливости и собственного бессилия. Если бы я была парнем, я бы, не раздумывая, пошла разбираться с Семеновым. Но я, девчонка весом в сорок пять килограммов, пугающаяся собственной тени, была не в состоянии что-либо сделать. И эта беспомощность злила и расстраивала меня еще больше.

Я проходила мимо своей школы, когда поняла, что из-за собственных слез не вижу дороги. Я присела на железный низкий поручень, прямо около школьного фонаря, чтобы успокоиться и не заявляться в таком виде домой. Не хватало еще добавлять волнения папе с бабушкой.

Я сидела и смотрела на свои заснеженные ботинки, слушая изредка доносящиеся шаги с тротуара. Было морозно и тихо, снег скрипел. И шаги идущих были слышны еще издали, метров за пятьдесят.

Я сидела и «медитировала» уже минут десять, как вновь услышала, что кто-то идет. Это только расстраивало. Не хотелось, чтобы что-то нарушало эту таинственную тишину. Есть что-то волшебное в зимних ночах. Когда снег, неподвижный, освещаемый лишь тусклым светом фонарей, издает свои какие-то неповторимые звуки. И в тот момент мне совершенно не хотелось никакой компании, даже невольной и кратковременной в лице случайных прохожих.

Я услышала, как тяжелые шаги остановились. Потом кто-то словно потоптался на месте, и вновь начал движение. По звуку я поняла, что этот кто-то направляется в мою сторону, но я продолжала надеяться, что какой-то прохожий просто решил срезать дорогу, пройдя через школьный двор. Когда шаги были уже совсем рядом, я невольно подняла голову, чтобы посмотреть, кто идет.

Каково же было мое удивление, когда я увидела ее. Снова без шапки, снова в своих огромных ботинках и узких джинсах, с кофром за спиной.

– Привет, – она присела рядом со мной, а я поразилась, как только ей не холодно. У меня были утепленные колготки, штаны и длинный пуховик, и то моя задница стала уже слегка подмерзать. На ней, казалось, кроме джинсов не было ничего, что бы сохраняло в тепле ее пятую точку.

– Привет, – ответила я и опустила взгляд, стараясь как можно тише шмыгнуть носом. Не хватало еще, чтобы она увидела, как я сижу тут и распускаю «нюни».

– Не холодно? – ее голос был хриплый и бодрый. Он прекрасно подходил для этого времени года. Как глинтвейн. Он был похож на зимнее солнечное утро.

– Немного, – кивнула я, не поднимая глаз.

– Что ты тут делаешь? Ждешь кого-то?

– Нет.

– А что тогда?

– Ничего.

Наверное, тогда из меня собеседник был неважный. Она что-то спрашивала, я бормотала что-то нечленораздельное в ответ. Когда она, очевидно, потеряла надежду, что я сама объясню, какого черта я делаю в темноте одна, сидя во дворе школы, Саша встала и, поставив одну ногу на перекладину рядом со мной, наклонилась.

– Ну, давай, красавица. Выкладывай, что случилось.

Ее голос был такой глубокий, морозно-обжигающий, проникающий в самую душу и глубже, что я выложила. Я рассказала ей про Веню, про Семенова, даже про свою болезнь зачем-то приплела туда же.

Она спокойно слушала и ни разу не перебила. Я таким навыком не обладала. Всегда, когда Веня или кто-то хорошо мне знакомый что-то рассказывали, я влезала со своими комментариями и вопросами. Не знаю, почему я ее сравнила с Веней или причислила к «хорошим знакомым», но в тот момент она была мне ближе всех. Была единственной, кому я не побоялась об этом рассказать. Ни папе, ни бабушке, ни кому-то из товарищей я бы не стала, да и не смогла бы вывалить эту гору информации, а ей смогла. Хотя сама не понимала, почему.

Когда я закончила рассказывать ей свою историю, а второй поток слез тоже иссяк, она молча протянула мне платок. Меньше всего я ожидала, что у нее с собой будет платок. Чистый. По крайней мере, я надеялась, что чистый. Словно прочитав мои мысли, она, усмехнувшись, проговорила:

– Да не переживай, он свежий. С детства привычка брать с собой платки. Всегда где-то умудрялась испачкаться.

– Спасибо, – только и смогла ответить я, совсем некрасиво шмыгнув носом.

– И что твой друг собирается делать? – спросила она и отрицательно покачала головой, когда я протянула ей использованный платок обратно. Ну да. Зачем ей мой сопливый платок? Боже. Я всегда рядом с ней буду вести себя, как идиотка?

– Веня? Не знаю. Сказал, что сам со всем разберется. Только я в этом сомневаюсь, – грустно усмехнулась я. – Семенов один нападает редко. Они, как шакалы. Только стаей. А Веня, он вообще никогда не дрался. Нам еще целый год учиться вместе с ними. Я боюсь, что когда они поймут, что остались безнаказанными, и что им это так просто сошло с рук, они снова его изобьют. И это может уже не кончиться так… легко, – сказала я и скривилась от этого слова.

«Легко». На Веню смотреть было страшно, а ведь он действительно, можно сказать, легко отделался. Никаких переломов или серьезных травм. Если не считать сотрясения. Но и оно, как он сказал, легкое.