— Ах, зачем это вы? — с игривым недовольством спросила Софья Владиславовна.

— Поймите, графиня, я еще в Париже мечтал провести с вами время наедине, вдали от шума городского, в приятном уюте.

— Оставьте, вы мне мешаете слушать музыку.

Морозов обиженно замолчал и отодвинулся.

— Владимир Федорович, если не ошибаюсь? — обратилась к нему Золотая Ручка, поняв, что несколько переиграла.

— Он самый.

— Вы уж теперь ко мне не приставайте. Не люблю, когда мне мешают слушать хорошую музыку, а вот ужинать поедем мы с вами в «Яр». Сядем в отдельном кабинете. Там можете целовать мне руки, даже шейку, — и она стрельнула в Морозова своими очаровательными глазками.

Спектакль прошел с большим блеском. Чайковскому был поднесен ценный подарок от купечества города Москвы.

Экипаж быстро доставил парочку в пригородный ресторан. Их провели в кабинет на верхнем этаже. Несколько слуг моментально накрыли стол, уставили его всевозможными закусками, винами, водками…

Владимир Федорович внимательно изучал меню.

— Вы, графиня, что будете?

— Мне все равно, только не гуся и не треску.

— Ну, так я закажу котлетки из дичи «а ля Яр», а вам сюпрем из дичи. Графиня, икра превосходная. Рекомендую.

— Нет, закажите мне буше и грибки с паприкой.

— Ваше здоровье, — поднимая рюмку с рябиновкой, объявил Морозов.

— Стойте, я рябиновку не пью. Налейте мне коньяку, — спохватилась Софья Владиславовна.

Морозов поставил свою рюмку, наполнил другую коньяком и подошел вплотную, в упор к прелестной женщине. Глубокое декольте давало ему возможность любоваться красотой ее форм.

— Ну-с, выпьем в знак радостного возобновления нашего заграничного знакомства.

Графиня залпом выпила предложенную рюмку и налила себе другую.

— Вот это я люблю, — засмеялся Морозов и последовал ее примеру.

Закусили, выпили, опять закусили и пересели на мягкий диван в глубине кабинета. Их окружали живые цветы. Спущенные шторы и драпировки, отдаленность укромного уголка от входа — все это располагало к известной близости.

Владимир Федорович нежно целовал не только шею, но и все декольте Софьи Владиславовны. Она гладила его по волосам, приговаривая: «Шалун!».

— Ах, милая Софья Владиславовна, если бы вы знали, что сводите меня с ума, то, быть может, пожалели бы.

— Знаете, Владимир Федорович, в моем лексиконе такого слова нет. Я вас, мужчин, никогда не жалею. Хотите меня любить — осыпьте меня подарками, деньгами, купчими… Ну, одним словом, я должна материально убедиться в действительности вашего чувства. Тогда я поверю.

— Приказывайте. Я к вашим услугам.

— Покажите ваш бумажник, — искрясь улыбкой и бриллиантами, заявила Софья Владиславовна и сама полезла в карман кавалера.

— О, да у вас достаточно денег для меня!

Она вынула из бумажника пачку сторублевых ассигнаций, пересчитала и отложила в одну кучку шесть тысяч.

— Вот это мне, а вам я оставляю на расходы двести рублей и всю мелочь.

Морозов не протестовал. Он весь был под обаянием этого изнеженного тела. От графини дышало страстью, жгучие глаза обещали неземную радость.

В этот момент, постучав предварительно несколько раз, внесли ужин. Софья Владиславовна, как ни в чем не бывало, убрала деньги в свой ридикюль и спокойно села есть сюпрем. Полилось шампанское.

— В номера! — скомандовал Морозов, выходя из ресторана.

— Нет, лучше ко мне. У меня все-таки чище.

— Я счастлив, но думал, что…

— Вам нечего думать. Я денег даром не беру.

Когда Морозов проснулся в кровати бок о бок с очаровательным, пышущим здоровьем телом, он не мог удержаться от ласк. Он осыпал ее поцелуями. И ласки его становились все более и более притязательными.

— Милая, — шептал он в порыве страсти.

— Не хочу с тобой расставаться. Приезжай ко мне в Париж. Я буду ждать тебя. Остановлюсь в «Континентале». Приедешь?

— О, да, да! Конечно. Все для тебя…

На улице было уже светло. Часы в столовой пробили десять.

— Я встану, дорогой, — сказала, соблазнительно позевывая, Софья Владиславовна и в одной сорочке направилась в ванную комнату.

Вернулась она закутанной в мохнатую простыню. Ее тело еще более порозовело и красиво отличалось от мохнатой простыни безукоризненной чистоты. Умышленно она подошла к Владимиру Федоровичу и поцеловала его в губы. При этом простыня соскользнула с ее плеч, обнажив дивные формы.

Снова порыв страсти охватил Морозова. Вздохи и стенания наполнили уютную спальню графини. Вырвавшись, наконец, из объятий очаровательной женщины, Владимир Федорович схватился за голову. Его шатало, точно от выпитого вина, настолько он был опьянен знойной женской лаской.

— Так ты приедешь ко мне в Париж? — с шаловливой улыбкой спрашивала графиня.

— Конечно, милая, дорогая, — шептали уста влюбленного, и он на колени опустился перед кроватью, на которой лежала все еще обнаженная красавица.

— А я тебе не верю.

— Чем же тебе доказать?

— Напиши в чековой книжке задаток, тогда поверю…

Морозов схватил бумажник, нащупал трясущимися руками чековую книжку и бросился в будуар, где стоял письменный столик.

— Теперь поверишь, Сонечка!

И он протянул ей чек на пятьдесят тысяч рублей.

Когда Морозов ушел, Софья Владиславовна внимательно рассмотрела этот значительный по сумме чек. Все было в порядке. Затем она вскочила и быстро принялась одеваться.

В тот же день Сонька рассчитала прислугу, подарила Тане за верную службу свое старое плюшевое пальто, передала ключи домовладельцу и простилась с детьми.

Прощание было недолгим. Оно не дышало особой материнской лаской. Что там дети… Софью Владиславовну влекло к бурной и веселой деятельности.

Какой-то внутренний голос торопил Золотую Ручку как можно скорее покинуть Москву. Явных причин опасности для нее не было, но все же в душе не проходила тревога. Чек на пятьдесят тысяч, подаренный Морозовым, она передала в один банкирский дом, поручив перевести эту сумму в Берлин.

При себе у Софьи Владиславовны было тысячи три рублей да банковские квитанции.

Впопыхах она забыла запаковать свои бриллиантовые серьги. Она вспомнила о них уже в вагоне, когда, глядясь в зеркало, обратила внимание на замечательную игру камней. Каждая серьга весила не меньше двадцати каратов.

Никогда она не надевала в дорогу подобные драгоценности. И тут вспомнила Софья Владиславовна худенькую блондинку, которую обворовала в поезде: «Ой, не к добру».

Ей пришлось ехать в Париж в общем вагоне первого класса. Освещение было слабым, в вагоне царил полумрак. Против Блювштейн разместилась пожилая дама с девочкой лет одиннадцати. Рядом подсел элегантный господин в цилиндре. Софье Владиславовне он показался человеком из общества. Он поминутно подбрасывал монокль, держал себя довольно развязно, первым заговаривал с попутчиками.

— Далеко ли изволите ехать, сударыня?

— Далеко, — ответила Софья Владиславовна нехотя.

— Вероятно, за границу? Я тоже туда еду.

Золотая Ручка сделала вид, что не слышала вопроса.

— А вы, мадам, далеко ли едете? — спросил хлыщ пожилую пассажирку.

— Я до Вильны. Я к мужу еду. Он там служит инженером.

Господин сделал вид, будто очень интересуется служебным положением мужа дамы.

— Он начальник тяги?

— Нет, он начальник дистанции «Вильна — Вержболово».

Софья Владиславовна уселась поудобнее. Тревога не проходила. Она достала свой несессер и сильно надушилась пахучим одеколоном. Пожилая дама недружелюбно поглядела на Софью Владиславовну. Минут через пять она пожаловалась девочке, что у нее болит голова.

Пришел кондуктор.

— Скажите, господин кондуктор, не найдется ли у вас два свободных места?

— Точно так-с. Рядом в купе есть как раз два места.

— Может быть, я вас стесняю, так мне нетрудно перейти куда-нибудь, — встрял в разговор господин в цилиндре.