Но европейские авантюры, эпизод с бароном, женитьба, словом, весь этот калейдоскоп впечатлений утомил ее. И Софью Владиславовну потянуло в Россию. Выправив паспорт, она поехала через Австрию, опасаясь преследований в Германии.

В вагоне она почувствовала тошноту и всякие прочие признаки беременности. Софье Владиславовне было так скверно, что она решила на несколько дней остановиться в Вене.

Как только ей стало немного лучше, она захотела прогуляться по лучшим улицам этой красивой столицы. Проголодавшись, Софья Владиславовна заняла столик в кафе «Будапешт» и в ожидании обеда любовалась пестрой публикой. Вдруг услышала она над самым ухом русскую речь, хотя и с заметной картавостью:

— Здравствуй, Соня, наконец-то свиделись.

Голос показался ей знакомым. Но что это?! Барон д'Эст собственной персоной!

— Ты?! Ты говоришь по-русски?

— Что в этом такого странного? Я и есть русский, только иудейского вероисповедания, — рассмеялся барон.

— Так ты не француз?

— Я такой же французский барон, как ты итальянская графиня. Я за тобой с самого Монблана слежу. Сама судьба мне тебя послала. Да не бойся ты, Соня, не выдам я тебя. Меня теперь самого по всей Франции ищут. Я — жулик, <как> и ты. Только запомни: сейчас я — барон Гакель, — и он ей весело подмигнул. — Жизнь продолжается, Соня, прекрасная, развеселая жизнь! Я на тебя зла не держу. Не паникуй. Успокойся. Такие, как мы с тобой, и в воде не тонут, и в огне не горят.

Барон непринужденно подсел к Соньке и рассказал, как он в непрерывных кутежах промотал все свои деньги и вынужден был подписать подложный вексель. Обман недавно раскрылся. Он бежал из Франции в Швейцарию. Там случайно напал на след Соньки, о воровских подвигах которой узнал абсолютно все: агент зря денег не брал. И вот он в Вене. Опять же следом за ней. Паспорт у него надежный — он украл его во время кутежа из кармана настоящего остзейского барона.

— Тебе-то что, — продолжал барон, — твой простофиля-граф тебя искать не собирается. А меня ищут. В Варшаву и Петербург мне путь заказан. Старые дела. Еще допарижские. В Вене думал на дне отлежаться, отдохнуть. Но работа сама меня нашла. Представь: только что встретил одну старуху русскую! Она, дура, вообразила, что я в нее влюблен, и слюни распускать стала, а я ее цоп — и к нотариусу. Дала она полную доверенность. От мужа-покойника осталось у нее имение под Москвой. Три года не получает отчетов от управляющего. Вот она меня и посылает в Москву. Посылает козла в огород…

Яшка, довольный собой, рассмеялся, показывая золотые коронки.

Слушая хвастливое повествование мнимого барона, Софья Владиславовна постепенно приходила к убеждению — этот человек может ей пригодиться. Но только не сейчас. Разумеется, барону она об этом не сказала.

Вечер они провели вместе в Бургтеатре, поужинали в роскошном ресторане, а потом, по старой памяти, отправились в одно сомнительной репутации заведение, где сдавались номера для парочек на одну ночь.

В перерыве между взрывами страсти барон предложил Софье Владиславовне быть ее деловым спутником и защитником, но она мягко заслонилась от прямого ответа. Более того, она ни словом не обмолвилась, что уже завтра собирается в Россию.

Так и уехала Сонька, не попрощавшись с бароном. Прибыв в Варшаву, она забрала свою дочку и няньку Станиславу и Евдокию Ивановну, унтер-офицерскую вдову, нанятую экономкой, и отправилась прямиком в Москву, где решила поселиться.

Вот уже два месяца, как Софья Владиславовна родила в Москве. После европейских авантюр у нее пропала жажда приключений. Упорное убеждение, что жизнь, лихорадочная жизнь, уже не для нее, проникло в ее душу. Душа как-то разом жалко сморщилась и глубоко состарилась.

Два материнских месяца прошли медленно, тягуче, однообразно. Софья Владиславовна жила в полном одиночестве.

Станислава и Евдокия Ивановна раздражали ее своим присутствием и заботами о ее здоровье. Софья Владиславовна тосковала по людям, блестящим и занимательным, по красивой опьяняющей обстановке. Но душа оставалась слишком инертной, не хватало сил, энергии для нового жизнестроительства.

Дети уже не занимали Софью Владиславовну. Куда-то исчезла та жаркая любовь, которая на время, как истерический припадок, охватила ее. Она безучастно по утрам здоровалась, а по вечерам прощалась со своими девочками и грустно смотрела им вслед. Эти очаровательные создания лишали ее возможности пренебрегать требованиями жизни и поступать так, как диктовали ей ее угасающие желания.

И от морального гнета Софье Владиславовне становилось не но себе. Ей необходима была, как воздух, полная независимость. Ей нужно было право независимо ни от кого распоряжаться своей жизнью.

Софья Владиславовна сидела в качалке в своей маленькой гостиной, где часто проводила послеобеденное время с каким-нибудь захватывающим романом. Здесь ее застали сумерки, и она, отбросив книгу, закрыла глаза. Перед ней проносились картины прошлого. От пестроты пережитого рябило в душе, и порой на минуту жарким огоньком вспыхивало желание вновь окунуться в водоворот жизни, вкусить ее запретных и волнующих сладостей. Но, вспыхнув, это желание мгновенно гасло. И сумерки воцарились над инертной и потухшей душой.

Дверь распахнулась, на пороге показалась встревоженная Станислава.

— Графиня, вас какой-то господин спрашивают.

Софья Владиславовна вздрогнула. Давно уже, по ее приказу, прислуга не называла ее «графиней». И это церемонное обращение почему-то ее встревожило.

— Проси, — коротко кинула она Станиславе и плотно закуталась в мягкий шерстяной платок, словно желая защититься от чего-то неведомого.

В комнату вошел высокий брюнет с маленькой черной бородкой и серыми окунеобразными глазами.

Софья Владиславовна пристально взглянула на вошедшего и, несмотря на искусно измененный облик и особенно — перекрашенную масть, узнала в нем барона Гакеля. А тот почтительно склонился к ручке хозяйки, гася во взоре насмешливую искорку.

— Очень рад опять встретиться с вами, графиня.

Молодая женщина слегка побледнела и не сразу нашлась, что ответить «барону» на «графиню».

А тот, обернувшись на дверь, за которой скрылась Станислава, нахально продолжал:

— Дорогая, не волнуйтесь. Я пришел к вам не как враг, а как друг. Надеюсь, мы без лишних предисловий найдем с вами нужный тон и поговорим как старинные друзья. Только сначала нужно, чтобы вы, графиня, пригласили меня сесть.

— Садитесь, пожалуйста, — пролепетала Сонька, силясь улыбнуться.

— Уже сижу. Благодарю вас, графиня.

Яшка с особенным ударением и удовольствием произносил слово «графиня», и это вызывало в хозяйке чувство раздражения и злобы. Между тем, барон удобно устроился в кресле и пристальным, оценивающим взглядом окинул Софью Владиславовну.

— Дорогая, вы сильно похудели и даже… немного подурнели. Я осмеливаюсь вам это сказать только потому, что при вашей молодости и вашей наружности — это дело поправимое.

Сонька усмехнулась.

— А я не собираюсь это дело поправлять. Моя молодость и моя наружность теперь меня мало занимают.

— Что так? Разочаровались в жизни?

— А вас это очень интересует? — спросила Софья Владиславовна со злостью.

— Чрезвычайно. А почему такой тон? Вы, кажется, не желаете разговаривать со мной на лирические темы? Напрасно. Тем более, что все, касающееся вас, меня живо интересует. Вы всегда интересовали меня как индивидуальность и как женщина. А вы от меня бегаете. Только зря: я ни на минуту не терял вас из виду с тех пор, как мы расстались в Вене. А если вы спросите меня, почему я до сих пор не давал о себе знать, я отвечу вам, что на это у меня были свои соображения. Так, значит, разочаровались в жизни, дорогая? — закончил барон свою речь насмешливым вопросом.

— А хоть бы и так.

— Если так, то скверно, но, повторяю, поправимо.