— Мало кто захочет. Ты знаешь, что им никто никогда не говорил «нет»?

— Догадываюсь, — кивнула она, сразу подумав об Адане. Интересно, согласился бы он, предложи ему Роми такое безумие, как вечность? Вполне возможно, что да.

Алэй усмехнулся.

— Ты никак не можешь решить, нужна ли вечность тебе?

— Не нужна, — уверенно ответила Мира. — Хотя мне её никто не предлагал, но если бы предложил, я бы всё равно отказалась. И не передумала бы потом, как ты. Но я не осуждаю, просто… — она только сейчас, неожиданно для себя, осознала, что безоговорочно встала на сторону Ллэра.

Что бы он ни сделал в прошлом, как бы ни поступил в будущем… Разум бесполезно надрывается, напоминая — ей следует держаться от Ллэра как можно дальше. Не искать заочных оправданий любым его поступкам. Не пытаться принять, как есть. Уйти, не лезть, исчезнуть, забыть. Она всё равно не слушает.

— Твоё право выбирать то, что ты считал лучшим для себя. Влюбившись в Роми, ты никого не предавал, даже Илару. Только жаль, что согласившись стать атради, ты всё усложнил. Так или иначе втянул ещё и его. Позволил Роми втянуть… Это исправить уже нельзя. Вы оба наказаны теперь вечностью, оба мучаетесь. А Роми… — зло бросила Мира. — Такие, как она… Смотрители… живут дальше, находят себе новые игрушки в Плеши, с упоением калечат какого-нибудь одарённого смертного, превращая в вечного.

Алэй ответил не сразу.

— Ты очень злишься на неё… Очень. Не нужно. Роми… Илара и я… мы были знакомы с детства. Почти не знали жизни друг без друга. Это не значит, что не представляли. Я уверен, что в последние месяцы она, коря себя и мучаясь угрызениями совести, желала избавиться от персонального ада под названием брак. Потому что я… — он покачал головой. — «Передумал» звучит так, будто я сидел и взвешивал все «за» и «против». Всё было проще. Всё произошло мгновенно и внезапно. Я вдруг захотел жить. Захотел дышать, захотел свободы, захотел её… Быть с ней, узнать… Роми… Не знаю, сможешь ли ты это понять. Я не мог бы поступить иначе. Не смог бы вернуться домой и позволить болезни по-настоящему закончить свое дело. Тогда бы я предал себя. И за всё это время… никогда, ни разу я не чувствовал себя игрушкой. Всякое бывало, но не это. И никогда не сожалел. Моё последнее желание и попытка всё прекратить было взвешенное, спокойное. Я устал и… Это казалось удачной мыслью. Смерть представлялась долгожданным отдыхом после многих лет бессонницы, — Алэй усмехнулся. — Может быть, я снова сходил с ума. Так ведь уже было. В прошлый раз Роми нашла единственного во всех мирах человека, который сумел удержать меня на краю. Считаешь, я эгоистичным образом втянул собственного сына в то, к чему сам оказался не так уж готов? Позволил сделать с ним то, чего ни в коем случае стоило допускать? Едва не разрушил его личность, лишил его возможности иметь нормальную, человеческую жизнь, семью, детей? Не потрудился узнать его, понять, прежде чем давать ему ненужную вечность?..

Он говорил так, будто сам неоднократно задавал себе все эти вопросы. Сам прошел через ответ «да», чтобы потом понять, что всё-таки правильным будет «нет».

— Я… ничего не считаю… про вас… — Мира замялась. Рассуждать о Ллэре было трудно. Особенно, о прошлом. Как могло бы быть, как было бы лучше… Он сам сказал — выбор был добровольный, и долгое время Ллэр наслаждался своей новой вечной жизнью. А она… Кто она в этой бесконечной смене похожих друг на друга дней атради? Песчинка, миг, пустота. Думать об этом — больно. Не говорить, не задумываться, не напоминать себе — проще. Тогда можно пытаться ухватиться за хрупкую иллюзию мимолётного настоящего. — Вечность противоестественна, — Мира вскинула голову: — Её не должно существовать.

— Ты говоришь прямо, как он, — Алэй хмыкнул.

— Это плохо?

— Нет, ни в коем случае. Почему это должно быть плохо?

— Потому что ты его не… — Мира замолчала. Почему-то обычное «не любишь» показалось неуместным. А нужное, правильное слово никак не находилось. — Вы не похожи на отца и сына. В моем представлении. Это не плохо, — поспешно добавила она. Улыбнулась, подтягивая согнутые в коленях ноги к груди. — Наверное, у вас, атради, не может быть по-другому. Нельзя вечно любить. Даже собственного сына.

— Можно, — он сцепил руки в замок, закинул за голову, уставился в потолок. Помолчал, словно сомневаясь в своих словах или подбирая подходящие. — Можно… Несмотря ни на что. Только всё иначе. Вечность видоизменяет некоторые понятия. Грани стираются. Биологическая разница несущественна. Я не делал ничего из того, что положено отцу. Я никогда им не был. Зато мы натворили достаточно, чтобы угробить хорошее отношение друг к другу, и это уже вряд ли интересно тебе. Но всё-таки… твое первое недосказанное «не» — ошибочно.

— Пусть… Вы всё равно не похожи на семью. Вообще на людей. Наверное, все ваши чувства, отношения, восприятие давно атрофировались. Вы не способны любить. А те, кто умел, давно разучился. Вы… Вы… — Мира почувствовала прилив неожиданной ярости. Беспричинной, потому что Алэй ничего плохого ей не сделал. И уж точно не виноват в том, что существуют атради. Что Ллэр её спас, что стал ближе, чем должен, но оказался вечным, недоступным. Что она для него была и будет только морской свинкой. — Вы, как заевший диск — снова, снова, снова… Движетесь не вперед, а по кругу. Бессмысленно. Но это не самое страшное. Вы ведь и других втягиваете в это. Таких, как мы! Используете, а потом бросаете умирать и забываете. Продолжаете дальше, находите новых, всё снова повторяется. И будет повторяться всегда! Как этот ваш Маррен! Вы не осознаёте, как это ужасно! Вы… Вас… — Мира вдруг поняла, что злится на себя. Только на себя, потому что не готова смириться, потому что лезет туда, куда не стоит соваться. Зачем-то ищет оправдания, хотя знает, что никогда не согласится стать ничего не значащим мигом. — Знаешь, вас всех нужно запереть в Тмиоре, как в клетке и… — Мира осеклась. Успела заменить едва не сорвавшееся с губ «уничтожить» на другое, — не выпускать отсюда никогда.

— Ты права, — тихо сказал Алэй. — Почти во всём — права. Мы, как заевший диск. Мы не похожи на семью. У нас нет и не может быть цели. Мы не способны идти вперед, потому что впереди нет ничего, что не встречалось бы раньше. Мы связываем своё существование с другими, чья жизнь — песчинка. Уходим, оставляя их умирать. Или остаёмся до конца, чтобы уйти после. Но сути это не меняет. Мы — уходим. Их будут сотни, может быть, тысячи, больше… Просто знакомых, близких друзей, временных союзников, случайных встречных… Всех не запомнишь. Даже не так — почти всех рано или поздно забудешь. Нас надо запереть в герметической комнате и выкачать оттуда воздух… Впрочем, думаю, наши тела найдут выход. Адаптируются. Даже в самой безнадежной ситуации. Я пробовал… Я понимаю, — он вдруг резко замолчал. Пристально посмотрел Мире в глаза. — Всё. До конца. Понимаю. Это очень глубокий и очень чёрный колодец. Но на дне ждет не смерть, а осознание другого — если бы всё случилось снова, даже зная финал — я всё равно поступил бы так же. И Ллэр тоже.

Да, Ллэр тоже. Мира не сомневалась.

Но выход есть. Их всех необходимо уничтожить — она сумела сказать это, пусть и не произнесла вслух. Только мысленно. Себе. Этого оказалось достаточно, чтобы понять — она не просто готова, она хочет это сделать. Может. Чтобы научить всех атради ценить каждый миг, каждую долю секунды. Чтобы заставить поверить — конец существует. И что бы ни говорил Алэй, он заслуживает смерти. Настоящей. И Ллэр тоже.

Мира резко вскинула руки, направила заструившийся из раскрытых ладоней фиолетовый свет прямо на Алэя. Зажмурилась, не желая видеть и запоминать последний взгляд, когда он всё поймет.

И в этот момент притихшая внутри «вторая» вдруг проснулась, напомнила о себе раздирающим вены противоречием. Она явно не разделяла намерений убивать. Мира оцепенела, каждой клеточкой ощутив знакомое, покалывающее в крови сопротивление. Казалось, целую вечность пыталась подчинить вторую себе, пока не сдалась — незнакомка внутри опять оказалась сильнее, опять знала, как. Только не учила, а делала вместо неё.