– Где он? – вместо ответа, еле ворочая языком, проговорила Лукреция, имея ввиду, разумеется, грубияна Марчелло.

– Никогда не задавай вопросов, на которые заранее знаешь ответ, – прошептал тот, прислонив указательный палец к ее губам. – Главное, что ты его больше никогда не увидишь. Но будешь молчать… Понимаешь? Молчать… А сейчас тебе нужно вздремнуть, цветочек. Запомни: сон – лучшее лекарство. От всех недугов.

Цезарь поправил одеяло, встал и пошел к выходу. Но, уже схватившись за дверную ручку, замер и обернулся.

– Не бери в голову, цветочек. Это просто жизнь, – спокойно произнес он. – Поверь, слабаку на земле места нет. И сама никогда не жди от судьбы милостей. В чем нуждаешься – бери. Не возьмешь ты, умыкнут враги.

И покинул комнату. Бесшумно, как тень.

* * *

Переходя к тем, кто приобрел власть не милостью судьбы, а личной доблестью, как наидостойнейших я назову Моисея, Кира, Тезея и им подобных. И хотя о Моисее нет надобности рассуждать, ибо он был лишь исполнителем воли Всевышнего, однако следует преклониться перед той благодатью, которая сделала его достойным собеседовать с Богом. Но обратимся к Киру и прочим завоевателям и основателям царства: их величию нельзя не дивиться, и, как мы видим, дела их и установления не уступают тем, что были внушены Моисею свыше. Обдумывая жизнь и подвиги этих мужей, мы убеждаемся в том, что судьба послала им только случай, то есть снабдила материалом, которому можно было придать любую форму: не явись такой случай, доблесть их угасла бы, не найдя применения; не обладай они доблестью, тщетно явился бы случай.

Моисей не убедил бы народ Израиля следовать за собой, дабы выйти из неволи, если бы не застал его в Египте в рабстве и угнетении у египтян. Ромул не стал бы царем Рима и основателем государства, если бы не был по рождении брошен на произвол судьбы и если бы Альба не оказалась для него слишком тесной. Кир не достиг бы такого величия, если бы к тому времени персы не были озлоблены господством мидян, мидяне – расслаблены и изнежены от долгого мира. Тезей не мог бы проявить свою доблесть, если бы не застал афинян живущими обособленно друг от друга. Итак, каждому из этих людей выпал счастливый случай, но только их выдающаяся доблесть позволила им раскрыть смысл случая, благодаря чему отечества их прославились и обрели счастье…

Дорогие выбеленные, ныне исписанные листы остались на столе. Чернилам надо дать высохнуть.

Он стоял у большого окна в белой комнате. Смотрел вниз. На расцветающий шиповник, высаженный перед домом. Красиво… Но попробуй схвати его – немедленно изранишь руку. Вот и испанцы… Не ведают, что творят! Словно малые дети. Всем и так ясно, что Каликст оставит после себя на престоле сына. Но коль и новый Папа будет таким же… Италия – это шиповник. Красивый цветок. Однако им лучше любоваться со стороны. Не ломай ветвей. Гладь листья, но не хватай. Или надень плотную кожаную рукавицу. Иначе – раны и боль. Неминуемо. А Борха боятся боли, хоть и делают вид, что им на нее наплевать. И рукавицу им надевать лень… Из детей еще может что-то получиться. Нет, не так. Должно! Родриго – умница… Но эта привычка отца – уповать на милость судьбы… Недальновидно. Фортуна, отвернувшись раз, обратит ли к тебе свое прекрасное лицо вновь? Ее снисхождение придется заслуживать. И кто знает, какую цену придется заплатить…

– Синьор Никколо, карета готова, – в дверном проеме, склонив в почтении голову, застыл слуга. – Можем отправляться в путь немедленно.

Господин повернулся на голос. Кивнул.

– Прекрасно, Скорцо. Только проверю, все ли подготовил документы, и немедленно выезжаем…

* * *

Дом Ваноцци после ночной гулянки, казалось, вовсе не хотел просыпаться.

Солнце стояло в зените. Близкий городской рынок источал на город зловоние. Возле лавок суетились простолюдины. Сюда старались не смотреть вовсе.

Да, небольшая площадь за горбатым мостиком, перед дворцом, купленным кардиналом Родриго для матери своих детей, пустовала. Рыбаки и ремесленники избегали показываться здесь, сочиняя про дом и его обитателей полные ужаса легенды. Будто все, кто не по своей воле переступают порог здания, на следующее утро всплывают в канале. Искалеченные и изуродованные. Мертвые. У кого выколоты глаза, другие без ушей, носа, без рук.

Враки! Глупые сказки. Скажите, ну кто видел этих мертвяков? Или хотя бы общался с непосредственными свидетелями злодеяний? Просто страх, у которого, как известно, глаза велики, вытряхнул кое из кого остатки разума. Разве нет?

Хм…

А ответьте-ка мне, милейший, какой-такой утопленник всплывет, коль к шее его пенькой привязан мельничный жернов? Или в распоротое брюхо заботливые руки зашили пару-тройку мостовых булыжников?

Лукреция однако бодрствовала. Уже час она лежала с открытыми глазами, рассматривая яркую потолочную роспись. Происшедшее ночью казалось страшным сном. Ночным кошмаром, навеянным обитателями Преисподней.

Вспоминать о пережитом накануне вовсе не хотелось. Точнее, хотелось думать, что все это случилось с какой-то другой женщиной. Постой-ка… Как ты сказала? С женщиной? Да и пусть. С кем угодно, только не с ней.

Фамилия Кандиано, к которой и принадлежал непонятным образом исчезнувший прямо с пира Марчелло, слыла одной из самых могущественных в Венеции. Этому семейству принадлежал огромный торговый флот, без всякой опаски бороздивший не слишком спокойные воды Средиземноморья. От Босфора до Геркулесовых столпов. Пираты могли нападать на чьи угодно суда, однако галеры, чьи белые флаги были крещены красным, обходили стороной. И тем самым поступали в высшей степени благоразумно. Кто из нормальных разбойников желает неминуемой и скорой своей гибели? Да, да, каждый караван сопровождает пара снаряженных орудиями быстроходных испанских каравелл, а команды их собраны из тех же корсаров, которым жирные венецианцы платят золотом. Золотом! И, поговаривают, платят столько, что простому пирату не награбить во веки веков.

Марчелло… Наследник рода Кандиано. Прямой и единственный. Неужели Чезаре взял и просто прирезал его? Как скотину. Хм… Но зачем? Красавчик, безусловно, был тем еще подонком. Но разве нельзя было просто отделать эту свинью? Сломать ему руки? Ноги, наконец, вырвать? Чтоб неповадно было. Разве за ЭТО полагается расплачиваться жизнью? Нет. Не полагается. Хочется верить… Цезарь свиреп, но не способен убийство. Или… Вопросы, одни вопросы! Как ответить на них? Кто на них вообще сможет ответить? Господь Всемошущий…

– Лукреция, ты уже не спишь?

Приоткрыв дверь, в комнату заглянула мать.

– Нет, мама, – улыбнулась девочка. – Мне просто не хочется вставать. Прости, что я ушла с бала раньше. Но… что за шум я слышала из комнаты? У вас что-то произошло?

Роза прошла внутрь и села на краешек кровати. Сложив руки на груди, тяжело вздохнула. Какое-то время тягостно молчала. Видать, подбирала слова, чтобы ответить без сгущения красок. Лукреция тишину не нарушала. Ждала. Она чувствовала то состояние, в котором сейчас находилась мать.

– Нынешней ночью пропал юный Кандиано. Из нашего дома, – наконец проговорила мать.

– Кто это? – стараясь не выдать себя интонацией, спросила девочка

– Тот красивый юноша, что сидел в самом углу. Марчелло. Ты не могла его не заметить – он так пялился на тебя… Не помнишь?

– А-а. Помню, – кивнула Лукреция. – Было бы грехом забыть такого красавца.

– Ты была последняя, кого с ним видели, – сказала Роза и пристально посмотрела дочери в глаза. – Мне сказали, что вы покинули зал вместе. Ты чего-то хотела от него?

– Нет, – покачала головой девочка. – Просто вышли на балкон полюбоваться звездами, а потом…

– Он сам чего-то желал? – перебила мать. – От тебя?

– Да, – неожиданно для себя произнесла Лукреция.