И тут до меня дошло. Колюня – сирота! Одинокий и стеснительный, иначе в пальто и ботинках спать не стал бы, ведь не пьянь какая-нибудь подзаборная, а ученый. Проверено и доказано сегодняшним поведением. Эх, женщины, женщины, куда же вы смотрите, милые? Пропадает хороший человек без вашего внимания, без ласки и участия, без сострадания и нежности. Бог колбасный, помоги мне Николая женить, осчастливить его как получится, пусть и против воли! Сгинет иначе, погибнет от одиночества, сгниет в грязи заживо. Мог бы я с ним на такие темы разговаривать, побеседовал бы. Понял бы Николай меня, сердцем чувствую, что послушал бы совета верного друга.

Одиночество, Леша, великая вещь, если оно в разумных пределах. Сам посуди, когда наиболее удачные решения находятся? Правильно, тогда, когда анализируешь проблему. У любой проблемы, Лешенька, корень найти можно. Согласен? Одиночество же способствует анализу. Делать-то больше все равно нехрен, вот и обдумываешь положение вещей и цепочку событий. А если думаешь, обязательно что-нибудь придумаешь. Только, скажу я тебе, к одиночеству в редких случаях прибегать надо, иначе изменит тебе собственное воображение, вставит тебя головой вниз в задний проход иллюзорного мира, а потом, как ногами ни дрыгай, обратно выбраться чрезвычайно трудно оказывается. Некоторые, друг мой, на всю жизнь там остаются. Отсюда и психушки всякие с ватными стенами…

Решил я, что достаточно Колюня в одиночестве пожил, заслужил он право быть замеченным. И я клянусь богом своим колбасным, что обязательно дисбаланс такой в жизни Николая ликвидирую любыми доступными мне средствами. Недаром он меня на Дарвина уложил. Пора, брат, эволюционировать.

Тем временем, я уже точно осознал, что способен на большее, чем лежать как обычная колбаса и ничего не делать. Приложив максимум усилий, слегка изогнулся, чтобы повернуться с целью рассмотрения оставшейся части комнаты, но, то ли положение мое было крайне неустойчивым, то ли силы не рассчитал, но почувствовал, что сейчас упаду на весь этот бьющийся хлам. Ой, что теперь будет?

И точно…

Точно!

Сам напугался, хоть и ожидал такого результата от своих подвижнических усилий. Пробирок перекокал, Леша, штук десять, никак не меньше. Оказался среди битого стекла, заляпанный какой-то склизкой гадостью. Ф-фу… Вот откуда запах-то такой противный исходил оказывается. Что он там, холерных эмбрионов разводит, что ли? Но вскочившего от грохота Колюню я машинально поприветствовал:

– Доброе утро, Николай. Извини, случайно так получилось… Не удержался, прости, – сказал так, и сам своей речи напугался.

Показалось мне, Леша, что на самом деле я эту реплику выдал, а не в уме прокрутил, как раньше было. Неужели, услышал меня колбасный бог, дал мне обладание устным словом на благое дело, внял молитвам, идущим от самого, если так можно сказать, сердца? А я-то, Алексей, какой шок испытал! Думаешь, не страшно колбасой говорящей ни с того, ни с сего стать?!

Колюня, тем не менее, ответил спросонок, не понял, видать, свалившегося на его голову счастья:

– Ага, доброе утро… – и застыл на месте. – Кто здесь?

Что мне оставалось делать? Сам виноват, никто за язык не тянул, никто просить чуда не заставлял. Пришлось за базар отвечать.

– Я… – говорю. Сам же думаю – елки-палки, как представиться-то? А, думаю, будь что будет. – Я, Сервелат. Это имя такое, при рождении мне подаренное.

И вот тут-то, Леша, он сел. Глаза безумные, волосы дыбом, репу чешет. Да, произвел я впечатление неизгладимое на больного гастритом молодого ученого. Твой Копперфильд – хрен с горы по сравнению со мной. Почему? Да потому, что летать на веревочке и дым гражданам в глаза пускать при нынешних технологиях любой дурак сможет, было бы денег достаточно, а вот с колбасой на полном серьезе поговорить мало кому доводилось. Тебе, например. Но это не по-настоящему. Я ведь уже не колбаса, сам видишь. Гуманоидом стал человекообразным. О чем ни капельки, кстати, не сожалею.

Молчание повисло в воздухе надолго. Но не стал бы я говорить, что оно меня в те минуты угнетало. Нет! Скорее, наоборот. Теперь-то я понимаю, почему вы, люди, так любите делать сюрпризы. Это же настоящее наслаждение. Истинное садистское удовольствие получаешь, когда видишь, как кто-нибудь не без твоей, разумеется, помощи сел в лужу. Высший пилотаж упоения собственной властью.

Вот и мне тогда очень хотелось, чтобы этот душевный климакс (надеюсь, я в терминах не запутался?) не отпускал Николая подольше. Я, Леша, чувствовал себя настоящим магом, вершителем судеб, неким сверху-Яем, которое заставляет трепетать окружающих и подчиняет их своей воле. Блаженство! Настоящий кайф испытал я в те минуты, которые для Колюни перевернули мир с ног на голову и прокрутили в его воспаленном нездоровой тягой к науке мозгу все традиционные объяснения непонятному явлению. И вердикт Николаем вынесен был простой, но однозначный:

– Мистика, мля. Чертовщина какая-то. Совсем заработался…

Я, нет бы помолчать, дать парню передышку, снова полез со своими дурацкими разъяснениями:

– Сервелат, – говорю, – это имя общее. Собирательный образ родового происхождения, если можно так выразиться… Да вы не волнуйтесь, Николай. Если имя вам не нравится, вы ведь можете мне какое-другое присвоить. Ваш я теперь, как говорится, собственный. Хотите, ешьте меня… хотите, путевку в жизнь выдайте…

Но, видимо, речь моя нашего научного работника особо не впечатлила, потому что ответа не последовало. Даже не посмотрел на меня. Точнее, посмотреть-то посмотрел, но, как будто, сквозь меня, словно прозрачным я стал или вовсе невидимым.

А потом с Николаем начало происходить вообще что-то странное. Сначала он глаза протер, потом за руку себя ущипнул так, что от боли вскрикнул. Не помогли, видимо, данные процедуры. Тогда встал он и нетвердой походкой вышел из комнаты. Я услышал шум текущей воды. Господи, неужели утопиться решил? А я размечтался! Помощничек выискался, колбаса этакий, в устройстве личной жизни.

Слава колбасному богу, ошибся я насчет суицида. Отсутствовал Колюня минут десять всего. Пришел уже без пальто, даже без ботинок. Вообще, можно сказать, обнаженный – в трусах одних, длинных и черных, как паранджа известной тебе Гюльчатай. Голова его была мокрой, босые ноги шлепали по грязному полу с неприятным чавканьем. Через мгновение Николай стоял у стола.

– Ох, колбаса чертова, одни неприятности от тебя, – удовольствия в произнесенной фразе, как я ни старался, не уловил. – Теперь все образцы заново собирать. Елки-моталки, что за жизнь такая пошла?!

– Простите? – удивился я.

Мне-то казалось, что человек должен обрадоваться такой удаче в виде меня, поэтому я и не понял, какие-такие от вашего покорного слуги неприятности.

На слово это единственное, произнесенное мною в вопросительной интонации Николай среагировал опять неадекватно – от стола в испуге отскочил. А я то думал, что он уже понял мои способности к устной человеческой речи. Ведь обратился же. Пусть, с негативной эмоцией, но лично ко мне. Я, Леша, не знал тогда, что люди имеют особенность с вещами – предметами неодушевленными – говорить. Ругать их, как правило. Ну, хвалить иногда, но гораздо реже. Дурак, короче, был, принимал все за чистую монету. А ты говоришь – искренность. Да с искренностью этой недолго в дурдом загреметь. Но боюсь, и там тебя товарищи по несчастью за идиота держать будут. Вся наша жизнь, Алексей, какая-то скверная игра. Не даром даже песню про такое положение вещей поют. Где ж игра, там, пардон, искренности твоей места быть не может. Извини, но это факт железобетонный.

Ладно, хорош. Вернемся лучше, Леша, к описанию тех событий, о которых шла речь до лирического отступления.

Мне, как ты понимаешь, отскакивать было некуда, да и незачем, между нами говоря, поэтому я продолжал гнуть свою линию. Решил я Николая успокоить. Но как это сделать? Словом? Не думаю. Это только в сказках колбаса говорить может. И то не колбаса, а лягушка какая-нибудь или волшебное полено, на худой конец. Что же делать, думаю? И ответа, представляешь, долго найти не могу. А потом мысль проскочила спасительная и гениальная – я же двигаться могу. С малого приучать надо человека к чуду, а то и впрямь с ума можно тронуться. Повел я, значит, бочком аккуратненько, чтобы не разбить больше ничего. Шевельнулся, изогнулся слегка – пускай думает, что я животное какое-нибудь ползающее. Змея, к примеру. Про змей я тогда, естественно, не знал ничего, но интуитивно чувствовал, что существуют такие твари в мире нашем необъятном. Да, изогнулся, а сам смотрю за реакцией на свое поведение. Ура, есть реакция! Колюня к столу снова приблизился и на меня внимательно так уставился. Что, мол, дальше будет? Слов, однако, не произносит. Наблюдает. Мне б, дураку, еще пару-тройку раз для приличия выгнуться, подготовить его как следует, нет же – черт за язык дернул.