А произошло следующее.
Тряска неожиданно закончилась, дверь фургона распахнулась, и в нашу тесную каюту хлынул солнечный свет. Спас-таки, бог колбасный. Спас! Обещание свое помню, постараюсь не забыть. Хотя… Как там у вас говорится? Обещать – не значит жениться? Так, кажется?
Значит, дверь распахнулась, свет хлынул, и услышал я голоса. Два голоса – мужской, мягкий и глубокий, и женский – твердый, но ласковый. Первый принадлежал экспедитору, мужику с волосатыми руками (я еще тогда подумал, что у меня скоро такие же будут), который привез товар, то есть нас с братьями и сестрами, а второй – товароведу, миловидной (на мой колбасный взгляд) даме с нежными ладошками. Боже, как эротично она меня погладила!
– Здравствуйте, Мария Станиславовна.
– Добро пожаловать, Мишенька. Тебе мы всегда рады. Чем сегодня порадуешь?
– Вот, короче, – Миша стеснительно отвел глаза, – ящичек сервелату московского, и, это, как его… как обычно, в общем. Докторская там, Краковская, Прима и эта… Ну, как всегда, короче… по накладной… Посчитайте, Мария Станиславовна, все ль правильно.
Экспедитор отвалил в сторонку и закурил беломорину. И ты представляешь, Леша, эта нимфа, нет, скорее, богиня, подошла к нам… И протянула свою изумительную руку прямо ко мне… Я хотел поздороваться, но онемел от внезапно нахлынувшего на меня ощущения счастья. Знак. Знак судьбы – она выбрала меня. Именно меня! Эх, вот стану человеком, обязательно женюсь на ней. Какие руки! Господи, какие у нее руки!
– Что ты, Михаил? Ты человек у нас практически свой. Давай накладную, подпишу, – обладательница эротичных рук протянула одну из них (в смысле, рук) экспедитору. Я подумал – для поцелуя, а тот олух… Нет, вы только послушайте! Этот недотепа достал из-за пазухи и отдал ей какую-то грязную мятую бумажку, которой, я сейчас думаю, подтираться-то приличный человек не станет. Вот чудило, честное слово! Такой момент упустил!
– Спасибо, Мария Станиславовна… Я, это самое… того…
– Возьми, Миша, колбаски. Давно, небось, сервелатику не едал? Бери, не стесняйся, заработал. На комбинате-то, наверное, с этим делом строго?
Как это так, думаю, заработал? За что это ему меня? За то, что тряс всю дорогу? А магазин, а нежные руки? Но и на этот раз повезло мне. Ф-фу… Бедный мой сосед… Эх, не подфартило тебе, брат. Пошел, как говорится, по сокращенной программе – минуя витрину, сразу на стол. А может, и на стол не попадешь. Сожрут тебя прямо в кабине или закусят телом твоим бренным гадость какую-нибудь в подворотне темной и сырой. Этот Мишенька только с виду робкий. Я-то слышал, как он при погрузке матерился, видел, как теток в фартуках по жопам звонко шлепал. Скотина скотиной. И голос у него обманчивый… Держись, брат! Смирись, поперек судьбы теперь уже не встанешь. Поздняк.
Тем временем начиналось для меня тогда еще непонятное и ошарашивающее нечто. Мария Станиславовна на минуту скрылась за дверью помещения и вышла оттуда с двумя неандертальцами в кепках – молодым и старым. Я, конечно, в те дни не знал слов таких мудреных. Это я сейчас понимаю, что те в кепках являлись натуральными неандертальцами, а тогда они мне просто не понравились.
– Товар на склад, – в голосе Данаи моей звякнули металлические нотки. – Так, стоп, Борисыч. Вот этот ящичек ко мне в кабинет… Нет, лучше к Ольге Павловне.
Это как же понимать, граждане? Всех на склад, а нас, московских сырокопченых, к какой-то Ольге Павловне? Несправедливо! Мы тоже на склад хотим! Чем мы хуже других?! Но старый неандерталец уже тащил наш ящик по мрачному коридору. Вот, елки-палки, а я то размечтался о витрине, наивный. Это сейчас любая колбаса в магазине есть, а тогда… Но я ж того не знал. Думал, надеялся, верил. Хотя, во что мне было верить, на что надеяться? Тем не менее.
Борисыч остановился перед какой-то дверью в тупике. Все, думаю, приехали. Не тут-то было! Знаешь, Алексей, что гад этот в кепке с картонным якорем удумал? Нет, ты только вслушайся, Леша! Вслушайся!!! Он, не выпуская ящика из одной клешни, приперев его своим хребтом, торчащим сквозь впалый живот и грязный халат, к стенке, другой лапой схватил меня и засунул за пазуху. Я даже опомниться не успел. Помогите, люди добрые, расхищают социалистическую собственность! Что же это творится-то? Куда ОБХСС смотрит? (Про ОБХСС я чуть позже узнал, вот уж спасибо настоящим человекам, которые там работали, иначе не попал бы я на витрину ни в жизнь. Но давай, Леша, по порядку. Не будем вперед лезть.)
Таким гадским образом очутился я за пазухой гнусного вора Борисыча. А потом этот негодяй толкнул дверь локтем (не видел я, нет, но почувствовал) и услышал я голос властный.
– Ты почему не стучишься, бездельник? – видимо, пресловутая Ольга Павловна, догадался я. Так тебе, гад. Бездельник, да еще и жулик. Ух, саданул бы по уху, кабы руки росли.
– Я… эта самая… колбаски… э-э-э… Мария Станиславовна к вам велела тащить.
– А-а, Маша сказала? Ставь сюда. Сейчас посмотрим, что за колбаска, – в переменившейся интонации Ольги Павловны почувствовал я заинтересованность весьма явную. – Ух, ты! Московский! Давно не привозили. Вот так сюрприз! Чего встал, свободен… Ну-к-ка стой! Это чего у тебя за пазухой?
Ура, меня сейчас освободят! Только я не «чего», а «кто», скорее. Но откуда им знать?
– Я… эта… – мямлил тем временем Борисыч, но со мной расставаться не торопился, – …Ольга Пална, может…
– Не может, – сказала, как отрезала. – Давай сюда свой трофей. Это ж если всякий грузчик… Пошел вон! Еще раз замечу, вылетишь отсюда со свистом. Пулей. Понял?
– Я… эта самая…
Здравствуйте, братья мои, снова я с вами. Изгнан злоумышленник, наказан по заслугам. Господи, жить-то как хорошо! Мне тогда на мгновение показалось, Леша, что счастливее меня на всем белом свете нет никого. Ты сам посмотри, как все замечательно вышло: крысы не съели – это первое, от тряски в фургоне не свихнулся – второе, значит, Мише с Борисычем, паразитам этим на теле государства, не достался – третье, получается. Так? Так! Фортуна, Лешенька, фор-ту-на! И, если раньше я лишь надеялся на судьбу, то теперь точно знал, что дальше все будет хорошо. Видит меня бог наш колбасный, видит и защищает. Эх, знать бы, как он выглядит. А, впрочем, не важно это. Главное, помогает.
Между тем, Ольга Павловна села за стол, сняла телефонную трубку и давай названивать.
– Антон Саныч, здравствуйте. Леонтьева… У нас тут сервелат московский появился… Палочку?… Две?… Хорошо, две, до встречи.
– Елена Викторовна?… Не узнали? Богатой буду, Леонтьева из Елисеевского… Московский сервелат привезли… Нет, две палки не могу, ограниченное количество… Жду…
– Анатолий Владимирович?…
– Здравствуйте…
– Добрый день…
– Передайте Андрею Фомичу, чтобы Леонтьевой перезвонил…
– Алло… Да… И вам того же…
Я лежал и слушал, делать-то все равно нечего. Слушал и думал – это ж надо, каким один человек может быть разным, Леша. Даже по телефону. С одними – нежная сосисочка в натуральной оболочке, с другими – этакая колбаса деловая, с третьими – вяленый балык пересушенный (простите за сравнения). И интонации меняются, и характер отношений, должно быть, вместе с ними, для каждого свой предназначен. А ты, Алексей, говоришь про искренность. Вот, не сойти мне с этого самого места! Все, что слышал тогда, повторить могу дословно, все! Но искренности в голосе не учуял. Прям, школа актерского мастерства имени Станиславского.
Но и другая мысль посетила меня и поразила до глубины души. Что же это получается – ведь она нас с братьями не выходя из кабинета продает? А как же магазин? А шикарная витрина? А благодарные покупатели, желающие отметить под хорошую закуску юбилей любимого вождя? Не по-о-о-нял… Правда где, я спрашиваю? Правды хочется, люди! Куда смотрит общественность в лице правоохранительных органов?
И тут раздался стук в дверь.
Что дальше произошло, помню смутно. Испугался я тогда ни на шутку. Но запомнились мне слова, произнесенные большим человеком в темно-сером пиджаке, который назвался странным именем – Следователь Шмагин-Обэхаэс (сейчас-то я понимаю, что не имя это, а должность): «Давно мы за вами, гражданка Леонтьева, наблюдаем. И вывод в свете последних событий сделали – на покой вам пора, на дачу в Мордовию».
