Не выходит. Бегаю из угла в угол, думаю, как избавиться от метки, и оставить Совету меньше поводов для обвинений. Кого позвать на помощь?

Даже если я уберу отметку Демиургов, всё равно стану изгоем. Если доживу. Меня начнут избегать. Так себе перспектива. Спасибо Макс, надеюсь, тебе там икается. Никакого больше Архива, где я записываю, подшиваю, сохраняю рукописи, а в перерывах пробираюсь в обсерваторию разглядывать космос в телескоп и рыться в сведениях о тех, кто искал способы покинуть обитель. Как без этого жить? На моё место назначат святошу, который понятия не имеет, с какой аккуратностью нужно подходить к хрупкому наследию предков: знаниям об Эйдосе, древней литературе. Мне не позволят ухаживать за фолиантами и искать лазейки в аллидионской стене, а отправят чистить сортиры и баркачьи загоны. Есть, спать, медитировать придётся среди стада животных, а между тем древняя астрономия будет разлагаться на полках забытой обсерватории. Даже сейчас вместо того, чтобы просиживать задницу в этой дыре, я могла бы хоть немного проинструктировать замену. А кто доведёт до конца моё тайное дело? Мне бы передать его перед смертью.

Мороз пробегает по коже. Я царапаю уже саднящее запястье, пытаюсь унять дурное предчувствие и бешеный пульс. Хочу рассмотреть грёбанную отметку, понять, что это, но в полумраке ничего не видно. Чтобы добыть больше света приходится забраться на статую, поближе к дыре в потолке.

Небесное светило сверлит скромным лучиком отполированную до зеркального блеска башку Демиурга. Искристые вкрапления на его крыльях рассеиваются цветными звёздами по полу, стенам, и по мне – особенность неизвестного материала, из которого он высечен. Здесь не самый большой истукан, но в сидячем положении он достаёт почти до потолка. Забравшись на его широкое плечо, я оказываюсь прямиком у зеркальной башки. Над нами дыра в потолке, кусочек вечернего неба старается быть для истукана лицом. Демиург привык хмуриться тучами, улыбаться светилом и плакать дождём, но теперь он примеряет черты человека, забравшегося на его плечо – моя рыжая морда с широкими скулами маловата по отношению к его голове и смотрится комично, вспухшие красные веки – ореол печали вокруг бледно-голубых глаз – не подходят его величию, как и шрам от ожога на шее, который оставила мне Батья-Ир. А вот сувенир из Башни ему подойдёт. Но я не пойму, почему его важность раздута религиозными фанатиками? С виду обычная заноза или подкожный паразит. Мне бы лезвие и тогда поглядим, кто кого.

Сижу на истукане, смотрю на дверь и думаю, как сбежать, чтобы тайком пробраться в лекарню. Но вдруг мой взгляд притягивает тёмное пятно на циновке, которого я раньше не замечала. Приглядываюсь: в пустой, похожей на пещеру комнате оказывается посторонний предмет – кожаный свёрток Мастера Гиллада. Беспокойство вмиг отпускает, я вижу спасение. Первым делом думаю, что лекарь выронил его случайно. Но я слишком хорошо знаю Мастера, и это то, чем он мог помочь.

Быстро слезаю, хватаю добычу, как голодный зверёныш, разматываю и нахожу лезвие. Не особо задумываясь, чиркаю им по месту отметины. Кто-то входит в келью, но я не обращаю внимания. Кровь выступает сразу: красная, густая, тёплая. От её тонкого металлического запаха начинает мутить. Во рту становится солоно, перед глазами всё плывёт.

Я на свободе, на вершине мира. Воздух прохладный, ветер в лицо. Прямо передо мной огромный город, который ничуть не удивляет. Я просто стою и смотрю, как шпили сотен зеркальных башен впиваются в облака, как вены галерей опутывают их тонкими трубами, а по ним словно кровь бежит городская жизнь; огни на платформах мелькают и светятся, движется транспорт, люди, и весь город, словно искусственный организм, дышит, живёт. Много миллионов душ. Я знаю все улицы и проспекты, парки и сады. И также знаю, что этот город мёртв. Почему? И вдруг слепящая вспышка, ударная волна, серая взвесь замирает в воздухе, и проливается пыльным дождём на зелёные просторы. А мне так больно, словно в груди выжгли дыру.

Подскакиваю от едкого аммиачного запаха. Полумрак. Шорох балахонов по соломенной циновке – это Мастер Гиллад заматывает моё запястье, ворчит. Батья-Ир отчитывает его, чтобы не терял свои инструменты так некстати.

Никак не могу переключиться, в этот раз сложнее прогнать наваждение, собраться с мыслями. Видение слишком яркое, живое, словно я перенеслась в другой мир и стояла там на холодном ветру, наблюдая, как целый город вспыхнул, превратившись в пыль. Кажется, будто песок захрустел на зубах. Но откуда это взялось? Города подобных масштабов и конструкций невозможно вообразить. В архивах нет похожих картинок, но этот город снится мне с самого детства, и всегда оставляет горькое послевкусие. Только теперь я осознаю почему – город мёртв.

Бывшая наставница выставляет Мастера Гиллада и требует внимание к себе. Не думала, что она вернётся, к тому же одна. Я поднимаюсь. Рядом лежит мешочек благовоний, набор для маваара и смена одежды – ритуальное белое платье, расшитое золотым растительным орнаментом с глифами, плотный балахон и сапоги. Для суда. Приторный запах цветов, что добавляют в стирку, обволакивает келью, заглушая терпкие курения из древесной коры и скорлупы орехов. Ума не приложу, почему Батья-Ир уделяет мне столько внимания. В её положении давно пора забыть про подопечных.

– Ты не перестаёшь меня удивлять, – бормочет она, подбрасывая благовония на угли. – Пытаешься противиться воле Демиургов. Делаешь хуже только себе.

Я вздрагиваю при воспоминании о крови. Ничего не вышло. Как вытащить эту дрянь из-под кожи?

Батья-Ир расставляет на доске шесть глиняных чашечек с эмоциональными лицами. Все разные. Разливает по ним горячий маваар, который ещё называют «правдорубом», и сладко-терпкий запах пробуждает аппетит. Но нам с бывшей наставницей не о чем откровенничать.

– К чему это? – перехожу к делу. Чтобы высказать всё, что я думаю, никакой маваар мне не нужен. – Хотите подлить мне чёрной смерти?

– Ну что ты! – вдруг удивляется Батья-Ир, и даже сердится. Ведь как я могла подумать о ней такое? Она берёт две чашечки, одну протягивает мне. – Поговорим по душам. Суд будет завтра. Обвинений много, и всё гораздо серьёзней, чем ты себе представляешь. Совет непреклонен. Они хотят принять меры в назидание остальным. Но я не буду пугать тебя преждевременным решением.

В висках стучит пульс, как ритуальные барабаны, которые предстоит услышать. Но это ничто, по сравнению со смертельно опасным паразитом.

– Весьма великодушно с вашей стороны, – я верчу чашечку в пальцах, рассматриваю рожу: ехидно-ухмыляющаяся, будто насмешек тут мало. Заодно замечаю, как у Батьи-Ир от недовольства вздрагивает верхняя губа.

Она проглатывает маваар, я повторяю за ней. Тягучий напиток согревает желудок, в голове появляется лёгкий алкогольный дурман. Маваар крепкий, когда горячий. От него хочется поболтать.

– Ты моя самая неудачная воспитанница, – переходит к делу Батья-Ир. Хотя, ей не нужен напиток, чтобы лишний раз напомнить мне об этом. – Я надеялась, что ты усвоишь мои духовные уроки, пойдёшь по моим стопам, примешь веру, дашь обеты Безымянной сестры. Как поступил Мирим. Его поступок достоин уважения, а ты его осудила. При всех, – она выпивает вторую чашечку.

– Нам многое запрещено. Но не помню, когда запретили говорить то, что думаешь, – я рассматриваю её сложную причёску из переплетения сотен седых кос. Безымянные сёстры трудились над ней полдня, не меньше.

Я сознательно отказалась от духовного ранга, Батья-Ир это знает. Ещё больше бестолковых молений и служений высшим я не переживу. За время, потраченное на них, я могла бы переписать весь Архив.

– Я знаю, ты хотела бы рассказать всем правду о людях из-за стены. Но ты ведь не настолько глупа, чтобы делать это без доказательств? – усмехается моя собеседница, внимательно наблюдая за моей реакцией. – А доказательств у тебя нет.

Её это веселит, но мне не до насмешек. Я добуду доказательства, это вопрос времени. А пока у меня проблема посерьёзней и один вопрос волнует больше всего.