Пошел дождь.

Я погасил электричество. Тогда слух мой уловил еще иной шум, более широкий, более глубокий. Шум моря. Долго не мог я заснуть.

Первый день, проведенный мною в Кендалле, имеет важное значение для дальнейшего рассказа. Я обязан поэтому, заранее прошу извинения, описать здесь, ничего не утаивая, час за часом, все подробности того, что в этот день произошло.

Спал я плохо, должен в этом признаться. Проснувшись, очень удивился, что нахожусь в этой комнате, и поздравил себя с культом непредвиденного, культом, в конечном счете, пользующемся в нашу эпоху широкими симпатиями.

Я растворил внутренние ставни, они стукнули о стены. Глазам моим открылся парк с его темной зеленью, над которой дождь ткал туманный покров. В сером небе плыли облачка с золотыми краями и позволяли надеяться, что скоро прояснится. Когда я кончал одеваться, небо действительно очистилось, и шепот дождевых капель прекратился.

Я позвонил Уильяму. Он вошел с завтраком.

— Сейчас нет еще восьми, — сказал я ему, — а я буду иметь честь увидеться с господином графом только в одиннадцать. Я хотел бы немного побродить по окрестностям.

— Ваша честь, вы могли бы, — ответил Уильям, — посетить развалины аббатства Ардферд, построенного очень много времени назад нашим великим святым Брандоном, когда он вернулся из путешествия в Америку. Это в двух милях отсюда. Можно приказать оседлать для вас лошадь.

— Не стоит, — я предпочитаю пешком. Впрочем, для первого дня я не хочу заходить далеко. Ведь море, кажется, совсем близко?

— Совсем близко, ваша честь. На море выходят окна западного фасада замка. Ваша комната, как и комнаты других гостей, — на восток. Господин Ральф распорядился так для того, чтобы в бурю море не мешало господам спать… Но если ваша честь предпочитает…

— Нет, нет. Эта комната мне очень нравится.

Выйдя в парк, я стал огибать замок. С севера, юга и востока он был окружен довольно глубокими рвами, с запада же его прикрывала скала, на выступе которой он был построен.

Внизу, в расстоянии двухсот метров, было море, к которому сбегали высеченные в скале узкие тропинки. Волны тихо набегали на белый песчаный берег; пять-шесть собирателей водорослей двигались по песку, сверху они казались не больше крабов.

Я разглядывал замок. По-видимому, он сильно пострадал от пресвитерианцев. В 1649 году тут побывал Кромвель со своими наемными солдатами и пушкарями. Камня на камне не осталось там, где прошел "старый мошенник", как обычно называют в Ирландии лорда-протектора. Кромвель обратил в развалины три из четырех башен замка и сжег один из двух флигелей. Здание в настоящем его виде было перестроено, шестьдесят лет спустя, графом Жаком Кендаллом, на выигранное сеньором у королевы Анны пари в десять тысяч фунтов стерлингов. В ту пору принадлежавшие замку земли были в десять раз обширней, чем сейчас. Потом конфискации и широкая жизнь графов Кендаллей сделали свое дело. Но и в теперешнем своем виде, с площадью всего в 1800 акров, имение это было постоянным предметом зависти для окрестных крупных английских землевладельцев. Так было в 1914 года. С переходом имения к дому д’Антримов у средних лендлордов не оставалось уже надежды когда-нибудь присоединить это место к своим недавно приобретенным землям.

Разорвав полог облаков, выглянуло солнце. Окружавший меня странный пейзаж вдруг заиграл свежими красками. Бодро пошел я навстречу нежному утреннему ветерку.

Сначала я шел тропинками, которые исчезали под нависавшим дугою кустарником, где пели щеглы с взъерошенными от дождя перышками. Потом потянулись поля, окруженные стенами из сухой земли в три-четыре фута вышиной, сбегающие вниз луга… Под травой бежали ручейки, стремительные от весенних дождей, с каким-то особым молодым шепотом, совсем не похожим на их осенний шум. Вспорхнул чирок, которого я сначала принял за сороку.

Потом пошли болота, перемежаясь широкими пустынными плоскогорьями, покрытыми темным и рыжим папоротником. Я шел через эти папоротники. Порою взлетала над ними безобразная птица, такая же рыжая, с длинными свисающими желтыми лапами… И царил над этою пустынностью тихий шепот дроков…

Я бродил так целых два часа и не видел ни одного крестьянина, никаких признаков человеческого существа. Наконец попались три-четыре заброшенные лачуги с провалившейся крышей, с накренившимися стенами. Я вошел в одну. Чертополох, крапива, грустный шум моих шагов по когда-то утрамбованному земляному полу…

Какая красноречивая иллюстрация страшной аграрной политики, сумевшей менее чем за столетие вдвое уменьшить население этого, когда-то цветущего острова! В то время как дожди разрушают штукатурку в этой жалкой брошенной ферме, прекрасные леди в Империи строят себе замки из слоновой кости и золота…

Я шел вдоль оврага по грязной извилистой дороге. Донесся шум лошадиных копыт. Скоро я увидал и лошадь. Она бежала мне навстречу. Я хотел посторониться, пропустить ее, но увидал, что на лошади — дамское седло; поводья упали; и у нее был тот немного дикий вид, какой бывает у лошади, только что сбросившей седока.

Я подумал: должно быть, какой-нибудь несчастный случай. И когда лошадь поравнялась со мной, схватил поводья. Она рванулась, но только обдала меня грязью. Я крепко держал поводья. Она остановилась.

Это была великолепная вороная кобыла. Седло и поводья из очень тонкой кожи, стремена — все говорило о большой, но не крикливой роскоши.

"Остается одно, — подумал я, — продолжать свою прогулку в том направлении, откуда прискакала эта красивая беглянка. Я был бы очень удивлен, если бы очень скоро не…"

Я ускорил шаги, волнуемый какой-то надеждой, к которой была уже примешана тревога.

Но не прошел еще и сотни метров, как дорога сделала новый поворот, и я увидал приближающийся ко мне черный силуэт женщины в амазонке. Со скучающим видом несла она на левой руке свой шлейф. Хлыстом, бывшим у нее в правой руке, она на ходу нервно стегала по росшему на откосе репейнику.

Увидав лошадь, она радостно вскрикнула:

— А, вот вы где, мисс Пэгг.

Кобыла остановилась и боязливо ржала.

Не спеша, подняв хлыст, подходила наездница. Она сделала слегка удивленное движение, увидав, что я — не крестьянин, который только и мог бы ей повстречаться на этой топкой тропинке.

Она заметила, что я забрызган грязью, поняла откуда эта грязь, и расхохоталась.

— Право, мне так неприятно, что я причинила вам беспокойство. С этой мисс Пэгг — сладу нет. Я на минутку слезла, только чтобы укоротить стремя… И вот!

Она поглядывала на меня вопросительно и слегка насмешливо. Я сообразил, что забыл представиться. Я покраснел. Назвал себя.

— А, вы — иностранец?

Я не ответил; я любовался своей собеседницей. Сколько ей лет? Потом, припоминаю, я упрекал себя, как в преступлении, что в ту минуту дал ей тридцать пять. Она была тонка, высокого роста, с очень высокой талией. С обеих сторон черной фетровой шляпы светлые, соломенного цвета волосы лежали у висков золотыми пучками.

Голубые глубокие глаза сверкали из-под лиловатых век. Маленькие гордые губы были сильно накрашены и казались почти лиловыми. Белый пикейный галстук был заколот булавкой с опалом.

— Вы — иностранец? — повторила она, дав мне время оглядеть ее.

— Француз, мадам.

И я вкратце объяснил ей, на случай, если бы она этого не знала, что я гощу у графа д’Антрима.

— А!.. — протянула она. — Вы в Кендалле.

Как раз в это время кобыла слегка рванулась в сторону.

— Мисс Пэгг! Смирно! Будьте так любезны, подержите это глупое животное, пока я сяду. Иначе никак не заставить ее успокоиться.

Она легко вскочила на лошадь. Мисс Пэгг, получив удар хлыстом, покорно зашагала рядом со мной.

Молодая женщина поглядывала на меня, и улыбка играла у нее на губах.

— Раз вы из Кендалла, господин Жерар, наверное, мы скоро будем иметь случай встретиться. Я буду очень рада.

Я поклонился.