— Его расписывал майясский колдун, — выговорил он. — Я вижу знаки Тескатлипоки, а вот этот зигзаг означает «Балам-Акаб», Ягуара-Ночь…

— Вот и не фиг было днём на людей прыгать, — назидательно сказал Олег. — Балам недоделанный… Нагулялся, Ташкаль?

— Моя нагулялась, — бледно улыбнулся индеец, не зная, когда этот странный бледнолицый шутит, а когда говорит серьёзно.

А бледнолицый не шутил.

События, происходившие вокруг него и поневоле втягивавшие «капитана Драя» в свою круговерть, очертились чётче, хоть и были по-прежнему туманны.

Однако Сухов уже вполне мог сделать вывод, и он его таки сделал.

В этом пространстве и времени живут и здравствуют двое — его неизвестный враг и столь же таинственный покровитель.

Вчерашние «показательные выступления» балама можно было бы списать на загадочный случай, но второе нападение само по себе красноречиво: «Драя» пытались убить.

Винить в этом Гасконца было бы смешно, капитан «Ла-Галлардены», безусловно, мечтает о встрече в тёмном переулке, дабы отомстить, но изощряться особо он не стал бы.

Науськал бы парочку наёмных убийц, и всего делов.

Но искать индейца, устраивать колдовские обряды, изображать человека-ягуара…

Нет, это не пиратский стиль. А чей? Знать бы…

Причём совершенно непонятно, кому он тут перебежал дорогу? Да и когда бы «капитан Драй» успел стать досадной помехой, находясь здесь и сейчас без году неделю? Туман полнейший.

Если подумать, то и с «покровителем» никакой ясности. Кстати, и никакой уверенности в том, что ему вообще кто-то помогает, тайно или явно. Кроме, разве что, донны Флоры…

Правда, имеется одна зацепочка — буканьеры.

Есть у него кой-какие подозрения. Хорошие, правда, но тем не менее…

Вернувшись на «Ундину», Олег не стал с ходу заводить разговор, а дождался, пока Толстяк заступит на вахту.

А тут и Айюр появился. Бербер с Люка завели разговор.

Сухов неслышно приблизился и сказал:

— Привет, вольные добытчики. Как настроение?

— Да ничего так… — немного растерянно ответил Толстяк. — А чего?

Олег осмотрелся и присел на ствол бронзовой пушки, чьё дуло грозно выглядывало из порта.

— Скажите мне, только честно, — задушевным тоном начал он, — а каким таким образом вы очутились на «Ундине»? Только не говорите, что охотились неподалёку, а тут — галиот. И вы все дружно решили переквалифицироваться в пираты. Нет, я бы поверил, что так оно и было, но меня ещё тогда смутили ваши переглядывания. Люка, ты, помнится, спросил: «Он?» — а Бербер тебе ответил в том смысле, что так и есть. Объясните мне это дело. Только по-простому, без этих, знаете, штучек, что было вам видение, и Господь указал на меня перстом.

— Да не-е… — смущённо затянул Айюр. — Это староста наш, ну, того букана… деревни, где мы жили, это он всё. Гаспар его зовут, Гаспар Мясник. Не потому, что кровь пускать любит, — Гаспар уж очень ловко туши разделывает. Вжик-вжик и готово! Где-то за неделю до того, как «Ундина» причалила к Гонаву, он нас нашёл, собрал всех троих и говорит: вы-де на Тортугу собирались? Так скоро на Гонав пожалует один капитан, кличут — Драй. Людей у него нехватка, а тут вы! Человек он, говорит, хороший — и удачливый. Держитесь его и не пропадёте. А заодно и убережёте капитана! К нему, говорят, лихих людишек подослать могут…

— Всё так и было, — подтвердил Толстяк. — А мы подумали, переговорили, да и решили подаваться к Гонаву. А чего?

— Чего! — хмыкнул Олег. — А того. Откуда этот ваш Гаспар мог знать, что я к Гонаву пристану? За неделю до нашей встречи я не подозревал даже, что существует такой галиот «Ундина»! Пророк он, что ли?

Люка растерянно почесал в затылке.

— Чудеса…

— А я, кажется, знаю, — медленно проговорил Айюр. — Это ещё раньше было. Вы с Головой на охоте пропадали, а я в букане отсыпался. И видел, как к старосте один испанец заходил…

— Его, случайно, не доном ли Педро звали? — встрепенулся Сухов.

— Н-не знаю, — затруднился бербер.

— Пожилой такой, чернявый?

— Не-ет, тот высокий был, здоровый, плечи — во! Лет тридцать ему.

— И что этот испанец?

— Ну они там со старостой потолковали, и этот высокий уехал. А вечером все с охоты вернулись, тут-то Мясник и выложил нам про тебя да про Гонав.

— Испанец, значит… — задумался Сухов. — «Чем дальше, тем чудесатее и чудесатее…»

— Я и говорю, — поддакнул Толстяк. — Чудеса!

Утром пятницы три флейта, флибот и галиот подняли якоря, покидая Бастер.

Впереди шёл «Сен-Жан» Франсуа Олонца.

Отставая на полкорпуса, флагмана догоняли «Медуза» Моисея Воклена и «Сен-Пьер» Пьера Пикардийца.

За кормой последнего пенил воды «Кариб» Филиппа Бекеля, а галиот «Ундина» распускал паруса левее, чтобы не перехватывать ветер.

Сходить на северный берег Эспаньолы, в Байяху, делом было недолгим. Гаванью Байяха была неплохой, но — увы — она пала жертвой чиновничьей дурости.

В целях борьбы с контрабандистами все порты на севере Эспаньолы губернатор велел закрыть, а жителей их отселить в глубь острова. И берег сделался пустынным, как до Колумба…

В Байяхе простояли пару дней — затарились мясом, а человек двадцать буканьеров соблазнились возможностью разбогатеть, да и поднялись на борт корсарских кораблей.

Капитаны их брали без разговоров, «вольные охотники» с Эспаньолы ребятами были не робкими, да, ко всему прочему, и стрелки Божьей милостью.

Ветер не менялся, продолжал поддувать с северо-востока, и флотилия в полном составе снялась с якорей, держа курс на Кубу, а если точней — к заливу Батабано, где Олонэ вознамерился малость ограбить охотников за черепахами, отобрав их каноэ.

Сухов усмехнулся — всё происходило в точности как писала донна Флора.

Флагман по-прежнему надеялся прибыть к реке Десагуадеро, кою в будущем назовут Сан-Хуан, подняться по ней до озера Никарагуа, да и пошалить по тамошним селениям.

Олег и сам уже проделывал сей нелёгкий путь и знал, что иначе чем на каноэ по Десагуадеро не подняться. Особенно когда пороги начнутся.

Олонец, правда, не знал пока, что обстоятельства окажутся сильнее и ему придётся передумать. Но это всё будет впереди…

Залив Батабано расположился в укромном и глухом месте — на западной оконечности Кубы, отделяя от неё остров Пинос.

Россыпь мелких коралловых аттольчиков усеивала его мелкие воды. Галиот, двигаясь по глади залива, поднимал то муть чёрную, как тушь, то белую, словно молоко.

Берега залива были топкими и густо поросли мангровыми деревьями, осокой и кустарником-марабу.

Во глубине болот и потаённых лагун что-то вечно квакало, попискивало, хлопало, булькало… Царство птиц и крокодилов.

— Моя видеть, — сказал Ташкаль, протягивая руку в направлении песчаной косы, намытой вровень с волнами так, что лишь беловатый цвет отличал её от синих вод залива.

По всей косе стояли бедные хижины, поднятые на сваях и крытые пальмовыми листьями. На открытых «террасах» из жердей сохли каноэ, перевёрнутые вверх дном, тут же покоились черепашьи панцири, вложенные один в другой.

Здесь-то и были прописаны охотники за черепахами.

Звучит похоже на «охотников за черепами», но местное население свирепостью не отличалось — это были забитые потомки индейцев тайно, которым некогда принадлежала вся Куба, а ныне они были оттеснены в забытые Богом неудобья.

Завидев «большие пироги» бледнолицых, шедшие под парусами, охотники предпочли убраться подальше, с глаз долой — и деревенька опустела.

— Забираем каноэ и валим отсюда! — раздался зычный голос Олонэ. — Ночевать лучше на Пиносе, чем в этих топях!

Пиратские корабли даже якорей не бросали — легли в дрейф и спустили шлюпки.

Бравые флибустьеры погребли к селению, надеясь не только пироги увести, но и мясца черепашьего отведать — солонина им, мягко говоря, поднадоела.