Оставив после себя пожарища, Олонэ покинул испанские владения. На острове Ла-Вака, иначе — Ваш, пираты поделили добычу, а была она колоссальной — двести шестьдесят тысяч песо!

Разумеется, почти вся эта груда серебра была флибустьерами пропита и прогуляна, и к настоящему времени Олонец прикидывал, куда бы ему ещё нагрянуть, куда «прогуляться», где бы стрясти с испанцев серебришка с золотишком…

…У пристани покачивалась небольшая лодчонка, в которой растянулся добрый молодец. Подложив руки за голову, он задумчиво глядел в небеса.

— Привет, — сказал ему Олег. — До «Сен-Жана» не подкинешь?

Добрый молодец скосил на него глаза, подумал и ответил лениво:

— А чего ж… Можно. Учти только: Олонец нонче не в настроении.

— Плевать, — обронил Сухов.

Гребец, кряхтя, сдвинулся, освобождая место пассажиру, поплевал на мозолистые ладони и взялся за рукояти вёсел.

Олег, так же молча, размотал швартовый конец и бросил его в лодку. Затем спустился сам.

— И чего ты забыл на «Сен-Жане»? — полюбопытствовал добрый молодец, загребая.

— Деньжата на исходе, — усмехнулся Сухов, — а ежели держаться кучно, их добыть проще.

— Эт-точно…

Тут бабахнула пушка, следом за нею другая — это был салют.

Им встречали корабль, медленно входивший в бухту — крупный флейт под французским флагом.

— Ух ты! — оживился гребец. — Прибыли никак!

— Кто? — недопонял Олег.

— Девки! — хохотнул добрый молодец. — Самый что ни на есть ценный груз! Хо-хо! Губернатор обещался завезти сотню-полторы красоток и, гляди-ка, слово сдержал.

— Шлюхи небось?

— И воровки! Так и мы не ангелы! Ха-ха-ха!

Флейт, прибывавший из Анжу, убирал паруса, замедляя ход, и десятки лодчонок, каноэ, баллагу, вельботов бросились к нему, устраивая торжественную встречу.

Мужики, сидевшие на вёслах, орали и махали руками, а «ценный груз» корабля жеманничал на палубе, выстроившись вдоль бортов.

Шлюпки с солдатами, посланные губернатором, оттесняли самых рьяных «женихов», но те особо и не обижались.

Между тем лодка подплыла к самому борту флейта «Сен-Жан», с недавних пор ставшего для Франсуа Но флагманом — «Какаойер» был выкуплен губернатором Тортуги за хорошие деньги.

— Эй! — крикнул добрый молодец, задирая голову. — На палубе! К вам гости!

— Кого там ещё чёрт принёс? — прогудел грубый, сипловатый голос.

— Меня, — коротко ответил Сухов.

Через фальшборт перевесился дюжий детина в смешной плетёной шляпе, больше всего напоминавшей соломенный брыль.

Поморгав на нежданного гостя, он сбросил верёвочный трап.

— Заходи.

Олег ловко взобрался по плетёной «лесенке» и отряхнул руки.

— Могу я увидеть капитана Олонэ? — спросил он с холодноватой вежливостью, обозревая пустынную, не шибко чистую палубу.

— Можешь, — кивнул детина, от чего его брыль обвис, скрывая лицо. Поправив свой головной убор, он добавил: — И увидеть, и услышать. Капитан почти трезв, отчего слегка не в духе. По коридору до упора и налево.

Потеряв всякий интерес к посетителю, вахтенный отвернулся, облокачиваясь на планшир.

Прошествовав к кормовой надстройке, Сухов перешагнул высокий порог, попадая в темноватый проход, по обе стороны которого шли каюты. Из-за одних дверей доносился мощный храп, за другими было тихо.

В конце коридора, с левой стороны, находился вход в каюту капитана. Дверь была распахнута настежь, открывая взгляду некий слегка упорядоченный хаос.

Капитанское обиталище было заставлено дорогой мебелью, пол его покрывали три или четыре турецких ковра, чьи узоры оказывались плохо различимы под грудами сваленных вещей — разбросанных сапог, скомканных рубах, пустых бутылок, пары золотых кубков, палаша в ножнах и даже Библии в богатом кожаном переплёте.

Сам хозяин сидел с краю кровати, босой, расхристанный, взлохмаченный, мрачный.

Безвольно свесив левую руку, правой он упирался в колено, кулаком поддерживая вялый подбородок.

Слегка побритое лицо Олонца не впечатляло — обычная физиономия пропойцы, маявшегося с похмелья.

Припухшие, покрасневшие глаза, сеточка ранних морщин, складки в уголках распущенного рта, тонкие усики под широковатым носом, страдальчески приподнятые брови.

А вот необузданность и кровожадность натуры не проявлялась никак.

Не поднимая глаз, Франсуа вопросил невнятно:

— Чего надо?

— Поговорить, — лаконично ответствовал Олег.

— О чём?

— О видах на урожай! — резковато сказал Сухов. Брезгливо откатив сапогом початую бутылку рома, добавил: — Развёл тут срач…

Непринуждённо усевшись в кожаное кресло, он насмешливо наблюдал за взбешённым Олонэ, будто пружиной подброшенным.

Выпрямившись, пират сжимал и разжимал кулаки, сверля Олега яростным взглядом.

— Во-от, — удоволенно протянул Сухов, — вот теперь мне видно капитана корабля.

Франсуа оглядел странного гостя, теряя запал.

— Говори, чего хочешь, — пробурчал он, — или выметайся.

— Ты весьма любезен, — фыркнул Олег.

Достав кончиками пальцев сосуд с ромом, Сухов откупорил его и щедро плеснул в поднятый с полу кубок.

— Поправь здоровье, — сказал он миролюбиво. Олонэ хмуро посмотрел на него, но отказываться не стал — жадно выглотал до дна и выдохнул. Глазки у него заблестели, и Олег кивнул: клиент готов.

— Меня зовут капитан Драй, — проговорил он. — Это самое… Со мной галиот и небольшая команда. Сила не так чтобы очень, но за себя постоим — и по лбу настучим кому надо. А ты, я слыхал, в новый поход собираешься? Кстати, можешь сесть.

— Был такой слух, — проворчал Олонец, плюхаясь обратно на кровать. Хмыкнул, покачал головой: — А ты наглец ещё тот! Знать, не зря о тебе судачат.

— Стараюсь соответствовать.

— Я так понял, ты хочешь со мной на испанцев идти?

— В точку.

Франсуа посопел, размышляя, не налить ли ему ещё, но переборол-таки себя.

— Ладно, — согласился он, — присоединяйся, коли желание есть. Собираюсь на озеро Никарагуа наведаться, пошерстить тамошние селения. Поднимусь по реке Десагуадеро и… Делёжка, как обычно, у меня всё строго. Одного требую, чтоб не трусил никто, иначе сам порубаю дрисливых… Ну ты-то больше на кота похож, чем на мышь, хотя… В бою я тебя не видал пока.

— Увидишь, — заверил командование Олег.

Два дня ушло на закупку пороха и прочих припасов.

Команда драила «Ундину» с ожесточением, и та блестела как новенькая.

А на третий день произошло великое событие — открылся аукцион, на котором местные половозрелые особи мужеска полу торговались за доставленных на Тортугу дам.

Куча народу собралась на рыночной площади Бастера, где обычно шла продажа чернокожих невольников.

Бертран д’Ожерон, приветив «ценный груз», дал девицам два дня отдыху, поселив их на окраине, и пообещал, что на третий день им предложат кров и супругов. И вот этот день настал.

Шум на площади не смолкал. Девицы хихикали и строили глазки, хотя иные и роптали, а уж мужчины пыжились, разодетые кто во что.

Вперёд вышел сам губернатор, приветливый и ласковый, как добрый папочка.

— Друзья мои, — зажурчал он, — эти грациозные дамы большого мужества и чарующей кротости, отличающими их пол от нашего, прослышав о вашей тяжелой и одинокой судьбе, преисполнились сострадания и преодолели много миль, чтобы разделить и скрасить ваше одиночество. Как видите, их здесь сто пятьдесят. Каждая согласна выбрать среди вас мужа, которому она будет повиноваться и которого будет уважать. Желательно, чтобы выбор сделала не она, а вы — ради нее. Но поскольку вас здесь больше, чем их, мы условимся, что те из вас, кто хочет, бросит меж собой жребий на право и преимущество выбора. Я уверен — и это будет утешением для тех, кто обманется в своих ожиданиях, — что пример этих смелых дам не останется незамеченным во Франции и через несколько месяцев за ними последуют другие.[18]