Когда-то, при империи, это был один из красивейших курортных городов, «один из алмазов в короне», как его еще называли. Тут были господа и дамы, театры, рестораны, променад на Золотой набережной и дорогие магазины. Но потом империя развалилась, господа ушли, сюда залезли разбогатевшие дети крестьян, и все было испорчено. Мещанские «дворцы» испортили всю перспективу белоснежных особняков. Набережную захламили вульгарные кабаки и палатки. Все вмиг потеряло свой лоск и изысканность, превратившись в дешевый безвкусный шумный рынок.

Хотя не такой уж и дешевый. Ценники тут были освежающе отталкивающие.

В конце концов он уже плюнул на все и зашел в первый попавшийся маленький гостевой дом, прямо на набережной. Тут же, через перила, был пляж, а они поднялись по узкой лесенке и позвонили в дверь. Им открыла шумная толстая длинноволосая женщина и начала общение как-то даже воинственно и недовольно, но потом рассмеялась и дала им комнату.

За окном стояла неизменная стена дождя, в комнате было темно, она лежала на единственной кровати, а он стоял перед ней на коленях на полу и держал за руку.

Не так он представлял себе их первую брачную ночь. Но поделать ничего было нельзя. Она страдала, мучилась, изводя себя страхами. От нервов ее рвало. Она впадала в истерику и все порывалась куда-то бежать.

Но потом измучила саму себя, устала и затихла. Даже попросила чаю. Выпила большую кружку сладкого чая, съела булочку с чесноком и уснула. А он всю ночь просидел рядом с ней.

За окном, за крошечным балкончиком, начиналось озеро, но местные всегда называли его Соленым морем. Берегов видно не было, и оно и вправду походило на море.

Он смотрел на нее, не смея прикоснуться, и тоскливые мысли томили его.

«Она была такая веселая, пока не встретила меня! Гуляла, смеялась… А я ей принес только одно горе. Что мы наделали?! Сбежали - как преступники! Скрываемся, прячемся! Нет, утром скажу ей, и если она захочет — пусть возвращается домой, отец, наверно, простит ее. Во всяком случае чем дольше мы будем бегать, тем хуже ей будет!»

Ночью дождь кончился, и звезды появились на небе. И когда красное солнце стало подниматься из моря, он вдруг воспрял духом и решил уже иначе:

«Нет! Что сделано — то сделано! Ее дикий отец избил ее просто так за то, что она гуляла со мной. А сейчас он и вовсе убьет ее. Нет! Отступать некуда! Нужно идти до конца. Я обязан сделать ее счастливой!»

Когда она проснулась, он повел ее в маленький молельный дом на окраине города. Утренняя служба уже закончилась, и они кое-как успели застать священника.

Тоненький, тихий, действительно «не от мира сего», священник долго проверял их документы, но все же согласился свершить обряд.

Она беззвучно плакала, когда священник зачитывал необходимые молитвы.

«И берет муж деву за спину, и становится она замужем…»

Он же, выросший в интеллигентной и, естественно, атеистической семье, чувствовал себя странно, но ему было даже интересно, он был в молельном доме во второй раз в жизни и воспринимал все это как экскурсию.

Когда же все закончилось, он, глядя на нее, понял, что поступил правильно. Она ожила и повеселела.

Они зашли в маленький белый ресторанчик у самого берега моря, раскошелились на праздничный обед, и она даже выпила бокал белого вина.

Из гостевого дома они в тот же день переехали.

Долго искали что-нибудь подходящее и выбрали маленькую рыбацкую деревню, дальше по побережью. Тут, прямо на пляже, на песке, стояло селение из однотипных, крошечных домиков. Построенный наспех, давным-давно, специально для временного размещения репатриантов — и он даже удивился, что в этих бетонных коробочках еще живут люди.

Лесенки, ведущие прямо на кухню, выходили из прибрежного песка. С порога человек попадал прямо в кухню-прихожую. Здесь была плитка, мойка и шкафчик. Направо была комнатка-зал: кровать, шкаф, телевизор, стол. За ней — ванная: душ, унитаз и умывальник, и прямо тут же — спальня-пенал: кровать и тумбочка.

Он обещал ей что будет искать работу, но о какой работе можно было говорить в медовый месяц?! Мог ли он сейчас оставить ее одну и на целый день уйти на службу?

В этом рыбацком поселке жизнь была очень дешевая. Они брали вкусный рыбный суп или моллюсков, запеченных на углях, или моллюсков в панировке. А иногда просто довольствовались охлажденными фруктами.

Почти одни на песчаном берегу, они сидели вдвоем и провожали солнце.

Она ела сама и кормила его охлажденной клубникой. А когда солнце садилось, то на другой стороне залива были видны огни Авел Милы. Ее высотки и сияющая набережная. Частенько в черное небо взлетали салюты, а по морю скользили сверкающие теплоходы и яхты.

Один раз она вплела в их браслеты по золотой нити.

— Это затем, — объяснила она, — чтобы добавить нам немного удачи. Ни у кого таких нет, а у нас будут. Ведь удача нам не помешает!

И больше всего на свете он хотел бы, чтобы это все не заканчивалось…

Но все же внешний, большой мир, стал просачиваться в их жизнь.

Это началось с того, что один раз, вернувшись с покупками, он увидел, что мать его приехала.

Мать и жена сидели и тихо разговаривали о чем-то своем… Он не знал, что ему делать, и вышел. Мать была у них долго, но когда вышла, то осмотрела его с ног до головы, врезала пощечину, но почему-то сама расплакалась и стала обнимать его.

Появление матери было первым ударом по их миру, и хоть скорлупа, которая сама собой возникла вокруг них, и не лопнула от такого удара, но в трещины стал неминуемо просачиваться и весь остальной мир.

Это были новости. Телевизор. Лица людей в лавках. Выборы приближались, все ждали беды.

Страна уже давным-давно получила независимость после распада империи, но вся жизнь здесь продолжалась, как и прежде. Крупные промышленники, плантаторы и землевладельцы продолжали править, как и раньше, просто сейчас для отвода глаз придумали еще конституцию и выборы. Осталось и четкое расслоение на господ и холопов, просто теперь они стали Богатыми и Бедными. И хоть сейчас теоретически любой мог купить себе особняк в элитном районе, но на практике рядовой человек был все так же далек от господской жизни, как и прежде.

Так продолжалось уже долгое время, и все к этому привыкли. Все заняли свои норки и занимались своими делами. Но лет десять назад на страну наконец-то обратил внимание Вангландский Институт Мировой Демократии. И если мидландские кланы всегда ставили на богатых, то Институт решил вливать деньги в местных националистов.

Поначалу эта борьба была не так заметна. Все везде высмеивали воинствующих сельских радикалов, которые ходили строем по главным улицам и кричали что-то дурное.

Но потом стали гореть первые усадьбы. А потом элита стала медленно, но верно сворачивать бизнес, продавать его или перепоручать, и уезжать из страны.

Воинственной молодежи становилось все больше, их вожаки вели себя все наглее. И вот уже и обычная интеллигенция стала съезжать. Кто не смог продать квартиру, тот просто бросал ее.

Семья молодого человека не уехала только потому, что отец его был директором музея, и даже под страхом смерти не желал бросать дело своей жизни. Отец Эммы же был, напротив, из «простых», из «сочувствующих».

Сейчас же должны были быть выборы, и все уже предчувствовали, что будет, если победит кандидат от радикалов.

К примеру, лицей их прикроют сразу, потому что радикалы не одобряли обучение девушек и парней в одном здании, да и обучение девушек вообще, в принципе, считали северной «заразой», ненужной их стране.