— Ы-ы-ы! Дурбала ты… мадала… шакалы… ы-ы-ы!

И она вдруг захохотала, залилась звонким смехом, прикрыв рот и нос ладонями. И он тоже засмеялся. И хлынул горячий золотой ливень, и они засмеялись еще громче и побежали в беседку спасаться.

Когда-то, при имперской власти, все это место было парком в усадьбе одной богатой графини, но давно уже не осталось и следа даже от стальной ограды — все вынесли на металлолом. А вот старая маленькая мраморная беседка осталась. И, спасаясь от дождя, они забежали туда, и продолжили смеяться там.

Дождь кончился так же внезапно, как и обрушился, и они сидели на теплых мраморных плитах, слушая приглушенный шум водопада неподалеку и наслаждаясь запахами лимонных деревьев, обступивших беседку.

Она протянула руку и сорвала несколько желтых спелых слив, омытых горячим дождем. Разломила одну и втянула аромат, и тут же протянула и ему. Он послушно понюхал, и она аккуратно положила ему эту половинку в рот, но задержала пальцы на его губах на несколько лишних секунд, которые и решили все.

Он встал, обнял ее и начал целовать, а у нее уже не было ни сил, ни желания сопротивляться ему. Она плыла и все держала его за затылок, впивалась пальцами в его волосы, чтобы не упасть, а он целовал ее и не мог остановиться.

Губы, лицо, щеки, подбородок, опустился ниже, стал целовать шею. И в какой-то момент сам не выдержал и остановился перевести дыхание.

Они стояли, тяжело дыша и смотря друг на друга, и он видел, как покраснели ее щеки, и как горят глаза, и пылают губы.

Руки ее нащупали, как топорщется его ширинка, и она вдруг прошептала:

— Покажи мне. Я хочу посмотреть на него.

Он вспыхнул и тут же принялся расстегивать узкий форменный ремень, и приспустил штаны.

С замиранием сердца, сама не зная, что делает, она глядела вниз и ощущала только то, что это ей нравится: нравится его вид, цвет, форма. Еле заметный след, оставшийся после обрезания, и темная вена… ей захотелось ощутить его лучше… И она взяла его за розовую головку. Он застонал и несколько раз прыснул на нее густыми мутными сгустками.

Еле дыша, он опустился на скамью и застегнул штаны. Она посмотрела на него и вдруг выскочила из беседки, закрыла лицо ладонями и заплакала.

Он поразился такой реакции, вышел и попытался обнять ее, но она вывернулась.

— Что случилось?!

Она долго не отвечала, занятая своими слезами.

— Что мы наделали?! — ахнула наконец она, и он удивился тому, что цвет глаз ее изменился, из голубых они стали мутновато-лазурными.

— А что мы наделали? — не понимал он.

— А ты разве не видишь? — накинулась она на него. — Это же грех! Блуд! Я совсем с ума сошла! Да и ты тоже хорош!

Он отступил от такого напора, нахмурился и сказал:

— Я хочу, чтобы ты была мне женой!

Она взглянула на него, схватила за руку и поволокла за собой:

— Пошли. Пошли!

Они долго спускались вниз с горы, прошли рынок и стали опять подниматься в гору, пока наконец не пришли к небольшому молельному дому. Был уже вечер, все службы закончились, и кроме них народу почти не было видно.

Она завела его в темное таинственное помещение молельного дома и подвела к статуе какого-то святого, он не разобрал какого.

Он оглянулся. Все везде было пусто. Только какой-то старик сидел за прилавком всякой ритуальной утвари, да две тетки шушукались у витража у входа.

Он осмотрел статую святого, искусно вырезанную из дерева в полный человеческий рост, и сказал:

— Я клянусь, что возьму эту девушку в жены. Я только о ней думаю, и никакая другая мне не нужна.

И, сказав это, посмотрел на нее. Она успокоилась, и он понял, что теперь все хорошо.

Они подошли к лавке, и он среди всего прочего увидел особые плетеные браслеты из крашеной шерсти. Они были освещены на могилах святых, и каждый такой плетеный браслет предназначался для особого жизненного момента. Зеленый брали те, кому нужна была удача в торговле, золотой — на счастье, белый — для крепкого здоровья и излечения от болезни, красный — для укрепления любви и семейного счастья.

Красочные повязочки эти стоили копейки, и он тут же купил две красных плетенки.

Она ждала его на выходе, и, выйдя, он отвел ее в сторонку, к продуктовой лавке, в которой отоваривались те, кому нужны были особо кошерные продукты, но сейчас лавка была уже закрыта, и весь просторный двор молельного дома погружался в сумерки.

— Вот видишь, — говорил он, повязывая красную тесемку на ее тонком мраморном запястье. — Это будет как завет между нами, как клятва. Небеса знают, что ты моя, и не считают тебя блудницей! А скоро мы все сделаем, как полагается по закону, и станем настоящей семьей.

Она смотрела на него во все глаза.

— Страшно мне оттого, как все это быстро случилось! — проговорила она испуганно. — Но я верю тебе! Хорошо! Я согласна! — и он уже хотел прильнуть к ее губам, но она приложила к его рту ладонь. — Отец убьет меня, даже если мы обвенчаемся в молельном доме перед Всевышним. Дай мне несколько дней, я все обдумаю, как нам лучше поступить, и скажу тебе.

И она вдруг вырвалась и побежала к остановке, но внезапно остановилась, вернулась, обвила его шею руками, поцеловала и опять бросилась бежать.

Проходящий мимо автобус подхватил ее и умчал прочь.

========== Глава 4 ==========

Через пару дней, вечером, к нему прибежала одна ее подруга. Возбужденная и диковатая, она сказала, что отец о чем-то догадался, напал на дочь, нахлестал ее по щекам и оттаскал за волосы.

— На учебу ее еще отпускают? — спросил он.

— Да вроде да…

— Тогда скажи ей, пусть возьмет документы — все, что есть, и деньги, сколько сможет достать, и завтра утром идет как обычно в лицей, а я ее встречу.

Подруга внимательно осмотрела его, но все-таки согласилась.

И уже утром он ждал ее недалеко от дома. Она задерживалась, и он уже испугался, но вскоре появилась.

Тут же — по глазам — он понял, что она плакала. Они молча пошли вместе, но на развилке свернули и направились в сторону рынка.

Билеты на автобус он забронировал заранее.

Вышагивая по пыльным, потемневшим мраморным плитам автовокзала, он все посматривал наверх, на гору, на дома, прячущиеся в зелени — оттуда должны были прийти ее братья и отец…

Но все обошлось.

И через двадцать минут в темном тесноватом полупустом автобусе они спокойно уехали в Авел Милу.

Они прибыли туда уже под вечер. В старинный роскошный автовокзал, больше похожий на дворец с пальмами и башенками.

Теплый душный дождь стоял стеной.

Ей было плохо. В автобусе ее укачало. Она вздрагивала от любых звуков и прижималась к нему. Вид у нее был, словно она при смерти - бледный и потемневший одновременно. Некоторые люди оборачивались, увидев ее.

Поплутав, они добрались до районной магистратуры, где им запросто пропечатали брак в паспортах. С этим было просто. Гораздо дольше заняла очередь в кассу, где нужно было оплатить госпошлину.

После этого он был уверен, что ей будет лучше, но состояние ее только ухудшилось. Это совсем сбило его с толку.

В тот первый день в Авел Миле они измучились страшно. Несколько раз терялись, плутали. Намокли и валились с ног.